Минут пять прошло, а, может, и все десять, прежде чем одна женщина лет сорока, не младше, оторвавшись от страниц безумно, по-видимому, интересного детектива в черно-желтой обложке, видя усталость Анны, уступила ей место. Обменявшись сдвоенными фразами («садитесь-садитесь», «не надо – не надо», «прошу-прошу», «что вы – что вы, мне сейчас выходить, ну спасибо-спасибо»), они закончили рассыпаться в любезностях, и Анна, заняв нагретое, будто для нее, место, вдруг осознала свой возраст. И хотя одышка уже не сдавливала горло, лишь чуть ниже коленей покалывало ноги и едва ломило спину, но не бегать теперь по этажам и квартирам к хворающим, она думала, не заниматься без Виктора огородом, а делать только самую легкую, щадящую работу или, как любила подшучивать Маргарита, «писать мемуары».
Через несколько остановок автобус, моргнув напоследок фарами, высадил Анну там, откуда она ни разу не выезжала далее, чем за пределы города, и, не нашарив в карманах того, что еще днем называлось позапрошлогодней шубой, ключей, поплелась к Маргарите. Анна специально обогнула несколько домов, только бы не видеть свои собственные окна, потому как с ее характером запросто можно ожидать, что она, не имея возможности отпереть входную дверь, пристроится на коврике рядом и будет сидеть, пока та сама собой не раскроется, или кто-нибудь ей не поможет.
Анна и Маргарита соседствовали с рождения (дружба их завязалась еще в детском саду), одна жила в третьем доме, другая – в седьмом, их разделял только загадочный пятый, который построен был почему-то перпендикулярно этим двум и в котором изначально поселился Виктор, переехав, как ни странно, из более крупного города. Казалось бы, люди должны совершенствовать себя, улучшать и желать выбраться в свет, где их непременно выделят из толпы, что сделать удобней (не проще) в более развитом центре, а не прозябать в глуши. В местечке провинциальном, к какому относится и город Анны, темп жизни задают именно люди (не все, но многие), знакомые друг с другом в лицо или понаслышке, в столичных же кругах, пусть это иллюзия и самообман, сам город повелевает ее течением. Он в высшей степени обезличен, как это отражено в любой картине импрессионизма, и каждая группа людей уже приравнивается к толпе, а одна особь сама по себе ничего не значит. И все там большое, и нет там места ничему малому, тем более статичному. Движение.
Поэтому, что Анна, что Рита, они, довольствуясь успешной жизнью и карьерой в своем собственном, замкнутом мире, околачивались (любимое слово Виктора в его исполнении звучало по-доброму) там, где были необходимы и нужны, не стремясь попасть туда, где проку от них будет, по словам Маргариты, как от козла молока.
Но какую пользу могла принести Анна, которая, задержав дыхание, с силой вдавила кнопку звонка и, прослушав долгую трель, наконец, прибыла к Маргарите.
– А вот и она, – Рита говорила громко и отчетливо.
И не понять было: радость облегчения в ее голосе или сдержанный гнев. Она процедила слова сквозь зубы с чуть приспущенной на поджатых губах улыбкой, а затем еще раз, чтобы все расслышали, повторила.
– А вот и Анна!
В ближайшей комнате зашушукали голоса, заерзали стулья, скатерть зашелестела, и в ответ зазвенели приборы.
– Мне ключи нужны, – Анна шепотом говорила. – От квартиры.
– Проходи, пожалуйста, в зал! – Рита громко говорила. – Я сейчас подойду.
