И вот Анна, едва ли не в кровь изрезав руки снегом, набив им сапоги по самый, что ни на есть, верх и шубку от Маргариты замызгав, что стала она никакой, влево гнулась, вправо кренилась, а сваливались так и вообще вперед, но не оседала наземь, не стопорилась, а, то зацепляясь о ветки, то попадая в ловушки заточенных под шпили оград, блуждала и бороздила в лабиринте шершавых оград и могил.
И хохотали они над ней, лица, одни – в анфас, другие – в профиль, и глядели украдкой и, точно ехидством поддатые, щурились, посмеиваясь, хихикали, покуда не сливались в один общий гомон (как живые смеялись – не мертвые), что из всех мест голосил. Будто слизанная с ее представлений о клоуне и отточенная в чувствах со всех сторон до самых мелких деталей сцена, точь-в-точь, как задумано, свершалась для Анны, за исключением того что веселила она тех, кого и веселить-то сложно в их нынешнем положении, и не должно им, утопшим, погибшим, заблудшим, потешаться, подтрунивать над живыми.
И, коли удалось это Анне, чем гордиться, бесспорно, не имело никакого смысла, могла ли она, обмозговав свою натуру полностью, указать в пучине мыслей две-три цели, которые невозможно было бы осилить с ее волей, направленной, по правде говоря, не в то русло? А, в самом деле, могла? Ведь энергия человека, подпитывай ее и восполняй запас время от времени, безгранична, но, будучи пущенной в дела и поступки неверные, она истощит себя и растратится как у того, кто, выискивая профессию, пошел стезей, которая ну никоим образом для него не годится. Сие неблагоразумие, хотя винить тут, как ни крути, некого, да и в шестнадцать-то лет кому не присуще, сподобило Анну вслед за Виктором устремиться в медицину, с коей знакома она была шапочно в свои выпускные годы и не водила прежде никаких отношений.
Анна влюбилась еще в старшем классе, когда в сентябре уже отзвенел первый звонок, и она, стоя у доски с чуть разинутым ртом, смяла пальцами кусочек мела, видя, как Виктор, высокий и статный, умный с виду и дерзкий в походке, всем незнакомый, новоявленный юноша раскрывает и затворяет за собой двери, здоровается с классом, с Анной здоровается и даже не думает о том, что мир вокруг него тотчас замедляет свой ход, инертным становится и приспускает пар. О любви в тот же день и речи, безусловно, не велись, не тратились понапрасну фразы, но какое-никакое начало их отношениям было положено, едва Витя, и называть не называла его Анна по-другому, устроился за партой позади нее и то ластик мог одолжить, то дернуть за косичку, иной раз помочь на контрольной и выгородить Анну, когда учитель бранить их думал за болтовню.
С тех самых пор, как дули форточки в классах и выставлял их педагог за дверь, то отсылая к директору, то попросту выгоняя вон, как мел поскрипывал о доску и смахивалась тряпками пыль в качестве наказаний, время делало свое дело – вершило судьбу, не задаваясь излишними вопросами, «а нужно ли то да се?», «так или иначе?». Так или иначе, Анна, а влюблена она и правда была по уши, как даже самый стеснительный парень в школе не втюрился бы в первую красавицу десятого «Б», поступила в медучилище в связке с Виктором. А Рита, о которой тут непременно стоит упомянуть, первоначально обучалась с ними в одном классе и через несколько парт сама вздыхала по Виктору, а кто, вы спросите, не вздыхал, ведь слыл он завидным и знатным парнем. Но ее здравомыслия хватило бы и на Анну, попроси она в долг, поэтому Рита, всегда точно судившая о своих целях в жизни, придерживалась их тогда и руководилась ими по сей день.
