– Здравствуйте, вы такая-то?
Прежде чем назвать мою фамилию, он вгляделся в список на экране.
Не первый год работаю, мог бы и запомнить.
Зазвонил телефон. Козлобородый жестом предложил мне сесть. Пока он говорил, я его рассматривала. Последнее время он стал читать в очках – прогрессирует дальнозоркость. Желтоватые мешки под глазами увеличились – любит накатить. Седые бакенбарды – следит за модой. Руки покрыты густыми черными волосами – легко возбудим, импульсивен.
Он бегло изучал меня: мужская футболка, джинсы, позавчерашняя укладка, красные глаза.
Продюсер повесил трубку и посмотрел на меня пристально. Так, что захотелось протереть глаза кулачками. Я не выдержала и заговорила первой:
– Давно хотела поговорить с вами… – Мне хотелось сказать ему, как мне нравится моя работа и наш коллектив, и это было бы вполне искренне, но я притормозила, ведь сейчас это будет восприниматься как грубая неуместная лесть. – Не думала, что это случится так…
Он хмыкнул и перебил меня:
– Ну вот, вы сами знаете, о чем пойдет речь. Вы готовы, как я понимаю, к уходу. Потому что альтернатива, которую я мог бы вам предложить, вряд ли вас устроит.
В кабинет без стука заглянула секретарша.
– К сожалению, мне пора. – Продюсер поднялся. – В общем, мы друг друга поняли. Зайдите в отдел кадров.
Хотелось на воздух. Хотелось глубоко вдыхать туман полей и лесов. Ну или хотя бы только полей. Но и лесов тоже хотелось вдохнуть. Но я глотала ртом сухой запах ковролина. В коридорах, на лестницах, в курилках и в лифтах я видела других уволенных. Одни застыли с потухшими сигаретами, другие истерически острили, третьи нарочито спокойно собирали вещи. Выйдя из кабинета, я испытала давно забытое чувство абсолютной ненужности. Полной свободы от всего этого. Свободного падения, так близкого к чувству полета.
Дрожащими, непослушными руками я скопировала из компьютера все, что могло пригодиться. Прощай, офис, больше я не твой менеджер.
Работа вносила в мою жизнь равновесие. Были приятные мелочи – я могла пользоваться монтажным оборудованием, сообщала адрес организации, заполняя бланки на участие в фестивалях, выписывала за счет компании альбомы и журналы про искусство. И все-таки, выходя в тот день из офиса, я чувствовала себя жвачкой, которую выплюнули из большого телевизионного рта.
Юрист, с которым мы как-то однажды трахнулись ночью на лавочке, признался, что не может сказать жене, что уволен. Наш одноразовый секс перерос в некое подобие дружбы. И я послала ему воздушный поцелуй перед тем, как двери лифта медленно, с неказистыми рывками, скрыли его из моей жизни навсегда. Я и не знала, что у него есть жена.
Моя дочь вызывала в мужчинах осторожность, а я не могла испытывать чувств к осторожным. Казалось, я не смогу влюбиться в ближайшие миллионы световых лет.
Я поняла, что забыла совершить обязательный ритуал всех уволенных – разослать последнее письмо: «Этот адрес больше не действителен».
И вдруг меня осенило: я же не могу уволиться, не завершив монтаж анонсов, которые должны быть в эфире на следующей неделе!
Утром, проснувшись по будильнику, я снова шла к зданию со спутниковой антенной на крыше. Окна отражали солнечные лучи, превращая серую башню в подобие маяка. Со мной поравнялся большой черный автомобиль, боковое стекло опустилось, и продюсер произнес:
– Вы были в отделе кадров?
– Мне надо время, чтобы доделать проекты и в срок сдать ролики на эфир, – произнесла я тоном, не терпящим возражений.
