Ненавижу эту сучку - страница 5

– А ты ей предлагал жить постоянно?

– Ключи дал.

– То есть она может вот сейчас отпереть дверь и войти?

– В принципе, может. А что, это проблема?

И он снова придвинулся.

Я отстранила его руку. Впутываться в борьбу с секретаршей за продюсера, который меня даже не возбуждал, было опасно.

– Я не готова тратить время на соперничество с актрисами и секретаршами из Ижевска, родины автомата Калашникова. Закажу такси, напомни адрес. – Я постаралась, чтобы слова звучали как можно вежливее.

– Через час, – беззаботно ответил он и уронил меня на диван. Потасовка развеселила обоих.

И тут в двери повернулся ключ и в квартиру ввалились две силиконовые горы. Это была Катя. Ее лицо задвигалось энергично и неподражаемо, как это бывает у актрис, из глаз брызнули слезы. Она сорвала с вешалки пальто продюсера и швырнула в него, вслед за пальто полетела его куртка, шапка, ложечка для обуви, затем Катя начала судорожно рыться в сумочке. Продюсер шатаясь подошел к ней, но она отпихнула его и ушла в ванную.

Пока она размазывала по лицу тушь, я быстренько напялила свои оксфорды. В одном из них меня что-то больно укололо. Я сняла туфель и вытряхнула на пол шуруп. По колготкам расползлась стрелка. Как это принято в артистическом мире, Катя была всегда готова к войне и, видимо, таскала в своей сумочке шурупы. В ванной она разразилась бурной матерной истерикой. Продюсер сидел с брезгливым выражением лица, закрыв рукой глаза. Решив не дожидаться, когда Катя обратится ко мне, я выбежала из квартиры. Не задерживаясь у лифта, спустилась вниз по черной лестнице и, разыскав выход с охраняемой территории, обрадовалась ночной прохладе и тому, что легко отделалась.

Остановился частник, и мы полетели по ночным улицам.

Иллюминация била водителю в глаза, пробуждая желание говорить:

– Всю жизнь вкалываем! Родители после войны вкалывали, мы вкалываем! И чего добились, где свобода?

На каждом повороте он до последнего не мог решить, куда ему свернуть – направо или налево, и наконец закладывал такой крутой вираж, что мы пролетали мимо припаркованных у тротуара автомобилей практически вплотную.

– Ладно свобода, даже «спасибо» никто не скажет! Вон, понастроили целые города. – Он кивнул на огни Сити. – Ничего ж здесь не было еще двадцать лет назад! Это ж все не из воздуха взялось, это же все люди построили…

Он резко перемещался через разделительные полосы и подрезал. Машину мотало. На перекрестке нам наперерез выехала серая «Лада». Он крутанул руль и затормозил, казалось, мы протараним старый корпус «Лады», я ударилась зубами о переднее сиденье. Не сильно, но ощутимо. Проскочили.

Водитель предложил покурить. Несколько жадных затяжек. Подъехали к дому. Расплатилась.

– Доброй вам ночи!

Машка возилась в постели, не спала. Я поцеловала ее. Мы долго шептались о том, что произошло за день, и ее голосок был для меня путеводной звездой в бушующей тьме мира.

У нас был проходной закуток в квартире родителей, между комнатой отца и комнатой матери, отчаянно воюющей с враждебной действительностью, частью которой была и я.

Отец запирался у себя, исписывал кипы бумаги формулами, в наши отношения не вмешивался. Родители давно в разводе, но живут вместе, им лень разменивать квартиру.

Мать впитала суровость коммунальной квартиры, где прошло ее детство, и привнесла ее в наш быт. Установленные ею строгие правила требовали: есть по расписанию, принимать душ не более пяти минут, телефон не занимать, не краситься и не вертеться перед зеркалом. И главное: хочешь мужчину – выходи замуж! Когда я появлялась на кухне, маме становилось тесно, она толкалась локтями, охала, цыкала и курила как паровоз. Но ради общения с дочерью я возвращалась в родительское неуютное обиталище. Сначала я не зарабатывала достаточно, чтобы снять жилье. Потом не могла сама забирать Машку из школы.