Слабый смешок мимолетной тенью окутал людей графа.
«Однако скажи-ка нам, чужестранец, кто ты таков и зачем пожаловал в края наши? Ведь не ради того лишь, чтобы засвидетельствовать мне свое почтение, отправился ты в столь долгий и опасный путь?»
В ответ на это Гурагон отвесил новый поклон – еще более ловкий и подобострастный:
«О, благородный граф! Я всего лишь торговец пряностями, драгоценными камнями и другими вещицами, услаждающими тех, кто достоин услаждаться. Имя мое – Гурагон. Я везу свой товар от границ христианских земель, где его нам продают иноверцы…»
«Хорош ли товар твой? – перебил Гурагона кто-то из сидящих справа от графа, – Не таков ли он, как тот, что привозят сюда иной раз венецианцы, пользуясь нашей удаленностью от морского берега?»
«О, нет! – глаза Гурагона засверкали, – Товар мой самого лучшего качества – и вы сейчас легко убедитесь в этом!»
Он щелкнул своими длинными костлявыми пальцами, и тут же молодые погонщики, до того стоявшие безмолвно у входа в зал, вынесли вперед тот самый продолговатый предмет, что прежде был водружен на верблюжью спину. Приблизившись к графу, они развернули свою ношу почти у самых его ног – и сразу же кто-то из приближенных графа вскрикнул невольно от завладевшего им восхищения: до того прекрасен оказался испещренный прихотливым орнаментом ковер!
«Да, это чудесная вещь, ты не лжешь! – чуть погодя разорвал всеобщее молчание граф, – Мне доводилось видывать достаточно ковров, и этот, пожалуй, выполнен много искуснее тех, что делают в мастерских Фландрии. При этом он же, несомненно, роскошнее и богаче ковров французских!»
Легким поклоном Гурагон выразил свое согласие с услышанным:
«О да, это редкостный персидский ковер – многие хотели бы купить его у меня, однако я неизменно отказывал каждому, помня о том, кому вознамерился передать эту прекрасную вещь в дар!»
«Благодарю, благодарю тебя, Гурагон! – лицо графа прямо светилось удовольствием, ибо он имел слабость к красивым вещам, – Что ж – и я тоже не хочу прослыть принимающим безответные дары. Отныне твой товар освобождается от платы за провоз по длинной улице Святого Томаса, идущей прямиком от городских ворот к рынку. Эта плата издавна предназначалась для моей казны, что бы ни говорили тебе бездельники из городского совета: им почему-то кажется, что еще мой дед отказался от нее в их пользу… Впрочем, настанет день… – голос графа исполнился запальчивости, он словно бы забыл про Гурагона и его ковер, как всегда бывает, если затронуть в разговоре действительно болезненную тему, – …настанет день, когда я предъявлю этим людям огромный, огромный счет!»
Он, впрочем, тут же почувствовал, что увлекся:
«Ладно же, Бог с ними!.. Однако скажи мне, чужеземец, что за дело тебе до покровительства ученым людям? Я видел немало купцов – многие из них просили у меня покровительства, но все они пеклись лишь о своем ремесле и только. Ты первый в моей жизни из людей подобного сорта, кто сподобился заговорить про иное…»
Гурагон в который раз поклонился:
«О, господин! Проницательность твоя не уступает твоему благородству! Ты многократно прав: помимо ремесла купца, мне посчастливилось владеть еще одним, способным дать прокорм человеку. С ранних лет, переезжая из страны в страну, я находил везде людей, сведущих в искусстве врачевания телесных недугов. Найдя же таковых, я оставался при них столь долго, сколько требовалось для постижения их искусства, пренебрегая порой необходимостью дел торговли и неся убытки. Долгие годы учился я у знаменитых врачей Салерно, не меньше лет провел я и в Каире. И лишь богатство моего отца, да покоится он в мире среди усопших, позволяло мне столь долго не вспоминать про торговлю!»
