Он замолчал на миг, гулко сглотнув слюну, затем продолжил:
«Едва только первый кусок пищи упал в мой желудок… я почувствовал… я словно бы почувствовал, что мясо, приготовленное служанкой, оказалось не слишком свежим, да… Какой-то неприятный привкус, со сладковатой гнильцой… Подумав об этом, я уже открыл было рот, чтоб отчитать нерадивую женщину – но, увы, не успел произнести ни слова!.. Только что съеденный мною кусок, а вместе с ним и остальное содержимое моего желудка принялось вдруг ходить ходуном и уже миг спустя вырвалось из меня наружу, заставив согнуться в три погибели. Право, со мною прежде никогда не бывало ничего подобного – только лишь через полчаса рвоту удалось унять. Однако с этих самых пор, Господь свидетель, в моем рту не побывало ни крошки!»
«Хотите ли вы есть, несмотря на это? – спросил Гурагон участливо, – Или же сама мысль о еде с неизбежностью вызывает у вас отвращение?»
«О, нет! – Фриц немедленно замотал головой, – Нет, нет, я голоден сейчас, как брошенная собака! Голод сжигает своим огнем все мои члены! Но стоит мне поднести ко рту что-либо помимо воды… точнее – взять в рот и ощутить вкус какой-либо пищи… как сразу же… сразу повторяется то же, что было тогда…»
Молодой человек опустил голову и закрыл лицо ладонями:
«Помогите же мне! Помогите, о благородный чужестранец! Оба городских лекаря отказали мне, сказав, что прежде не встречали такого недуга… Никто во всем городе не может, как видно, меня спасти!»
Он, кажется, заплакал даже – во всяком случае, слова его теперь напоминали всхлипы:
«Я молод… богат… я хочу жить!.. я не хочу умирать от голода!..»
Слезы, наконец, потекли сквозь его пальцы неудержимо. Гурагон положил свою ладонь на плечо гостя и, подавив в себе короткую снисходительную улыбку, посмотрел на него сверху вниз:
«Ваша болезнь серьезна, это сущая правда! – колдун сделал паузу, чтобы придать весомости своим словам, – Лекари неспроста отказались вам помогать…»
Он замолчал вновь, но тут же продолжил:
«Она впивается в человека подобно пиявке и подобно пиявке же вытягивает из него все соки – обрекая на мучительную смерть во цвете лет!..»
Молодой человек, услышав это, вздрогнул помимо воли.
«Я, однако, могу избавить вас от этой напасти – не вешайте же голову, эй: не пройдет и часа, как вы съедите первую за эти дни ржаную лепешку!»
Ломаный Фриц отнял ладони от своего лица – глаза его теперь несли в себе огонечки изумления и надежды:
«О, добрый господин!.. – юноша опустился на колени, – Добрый мой господин… позвольте…»
«Не стоит, право! – Гурагон по-отечески поднял его и усадил вновь, – Не стоит беспокоиться, юноша! Вам повезло несказанно – и вы теперь в добрых руках! Знания мои велики, я вылечу вас, если Господь позволит! Сидите же здесь и ждите меня терпеливо».
Он вдруг исчез из комнаты – быстрее, чем Ломаный Фриц опомнился. Когда же час спустя Гурагон появился вновь, его незваный гость спал, привалившись спиной к стене, спал, дергаясь во сне и прерывисто похрапывая, как это, впрочем, и водится обычно среди тех, кто изо дня в день засыпает голодным.
Отодвинув в сторону шахматную доску, колдун поставил на стол принесенный с собой стакан с какой-то горячей жидкостью, положил рядом кусок хлеба. Внимательно и сурово посмотрел на спящего Фрица, затем шагнул к нему и решительно взял его за руку.
«Просыпайтесь, просыпайтесь, юноша!.. Будем лечиться…»
