Не нужно доказывать, что даже при этих условиях задача найти классификацию организмов останется. Тот, кто, как когда-то Бюффон, захочет отвергнуть такую необходимость, будет вынужден в практике своего мышления стать таким же неверным себе, как и Бюффон, если он не обладает наивным мужеством заменить абсурд ментального хаоса научным космосом, к которому следует стремиться.
Однако достаточные основания для классификации не содержатся в только что предположенных условиях трансмутации. Такая классификация оставалась бы произвольной, если бы организмы внутри родов, которые на мгновение представляются постоянными, равномерно изменялись от формы к форме без исключения. К счастью, с фактами дело обстоит иначе. Скорее, опыт предлагает нам группы характеристик разной степени постоянства на территории каждого рода. Не все из них приобретают видовую силу для видов рода. Особенно те признаки, как известно со времен Ламарка, менее всего те, которые, подобно адаптивным признакам концепции Дарвина, имеют особое физиологическое значение. Больше всего, скорее, тех, чьи «возможные незначительные структурные отклонения не были сохранены и накоплены естественным селекционным отбором, который действует только на полезные признаки». Короче говоря, говоря языком Дарвина, речь идет не об адаптационных аналогиях, а о различных гомологиях, индивидуальных и серийных гомологиях.
Если мы добавим к этому различное значение постоянства, то объем рода, который пока еще считается постоянным, можно разделить на группы. Ибо хотя они нигде, возможно, резко не отделены друг от друга и могут стать неравномерными в различных смыслах в результате неравномерности корреляций, в целом они четко выделяются друг от друга благодаря относительной общности структуры из их гомологичных признаков. Если пока не принимать во внимание генетическую значимость гомологий, то при определенных условиях эти типичные типы перетекающих корреляций будут вести себя подобно красочным узорам куска поверхности. А именно, если их цвета и формы должны неравномерно градировать по цвету и форме в разных направлениях от тех или иных центров наибольшей насыщенности, которые не обязательно имеют одинаковый размер, форму и ориентацию, и таким образом сливаться друг с другом, как правило, через разные промежутки времени. Если, кроме того, мы придаем гомологиям генетическое значение в смысле гипотез Дарвина, то образ ветвящейся ветви, в общем, следовательно, семейного дерева, который уже использовал Дарвин, становится наиболее концептуально подходящим. Без образа, вернее, поскольку мы не обладаем языком без образов, с максимально возможным ограничением образов для концептуально существенного: морфологический тип Кювье остается, пока что ограниченный родом в техническом смысле; для типичных видов он преобразуется предпосылкой плавной связи, а также предположением о форме генеалогического ряда этих видов.
Однако было бы очевидной ошибкой судить вместе с Неджели, что эти классификации могут теперь удовлетворить претензии на общую обоснованность. Расположение генеалогических типов, как мы можем продолжать их называть, скорее, в результате запутанности корреляций всегда будет оставлять место для индивидуального усмотрения. Она обязательно всегда будет оставаться, именно потому, что подразделяет типы, не созданием точного ограничения, а скорее научным тактом, т.е. чувством симметрии, руководствующимся знанием дела. В любом случае, логически плодотворное понятие научного такта требует более конкретного определения, поскольку оно обладает типичными типами подобно психологическим процессам, посредством которых в нас реализуются различные логические операции.
