«Критика чистого разума»; (5) такое заглавие обескураживает. Нельзя критиковать способность человеческой природы; скорее, ее исследуют, определяют, ограничивают, показывают ее использование и злоупотребление. Искусства, науки, рассматриваемые как произведения людей, критикуются либо по существу, либо по результатам их деятельности; но не естественные способности. (6)
Ученики великого человека, написавшего «Критику чистого разума, способность суждения» и т.д., однако, так увлеклись этим именем, что не только написали критические статьи о естественных и сверхъестественных способностях, но назвали себя своеобразными критическими философами и поместили всю, по крайней мере, высшую философию в последнюю очередь, в критику этих способностей. Эта критическая философия, говорят они, является единственно возможной, единственно истинной.
Ну что ж! Само незнакомое название налагает на нас большую обязанность. Каждый судья, судит ли он о природных свойствах или о произведениях искусства, должен исходить из чего-то ясно данного и не успокаиваться, пока это данное не будет ясно определено. Он должен судить в соответствии с законом, четко излагать его в обосновании своего суждения и точно его применять. Наконец, само его суждение должно быть ясным, определенным, вытекающим из данного в соответствии с данным ему правилом; иначе оно будет очищенным.
Любое очищение подчиняется тем же законам; и поскольку автор «Критики чистого разума» называет свое сочинение работой, «которая представляет чистую способность разума во всем ее объеме и пределах» (7), его можно и нельзя читать иначе, чем с проверкой, т.е. критически. Вытекающие из этого замечания не могут иметь более скромного названия, чем метакритика, то есть критика критики.
Но если разум подлежит критике, то кем он может быть критикуем? Не иначе как самим собой; следовательно, он является стороной и судьей. А по чему его можно судить? Не иначе как в соответствии с самим собой? Следовательно, он также закон и свидетель. Сразу же становится понятна сложность этой обязанности судьи.
Чтобы облегчить нам эту задачу, давайте разберемся:
Во-первых. Мы говорим здесь ни о ком ином, как о человеческом разуме. Мы не знаем никакого другого, не обладаем никаким другим; судить в человеческом разуме более высокую, более общую причину, чем человеческий разум, означало бы выйти за пределы самого разума.
Во-вторых. Мы действительно вправе требовать от других сил нашей природы человеческого разума в мыслях и словах для определенной цели; но мы никогда не должны забывать, что он не существует в ней отдельно от других сил. Это одна и та же душа, которая мыслит и волит, понимает и чувствует, осуществляет разум и желания. Все эти силы так близки друг к другу, так взаимодействуют и вовлечены друг в друга не только в своем использовании, но и в своем развитии, возможно, и в своем происхождении, что мы не должны думать, что назвали другой предмет, называя другое явление того же предмета. С помощью имен мы не делаем отделы в наших душах; мы не разделяем их, но обозначаем их эффекты, применение их сил; душа, которая чувствует и создает образы, душа, которая думает и создает принципы, – это одна живая способность в различных эффектах.
В-третьих. Человеческая душа мыслит словами; она не только выражает, но и обозначает себя и упорядочивает свои мысли посредством языка. Язык, говорит Лейбниц, – это зеркало человеческого разума и, как можно смело добавить, хранилище его понятий, не только привычный, но и необходимый инструмент его разума. (8) С помощью языка мы учимся мыслить; с его помощью мы разделяем понятия и часто сплетаем их в кучу. Поэтому в вопросах чистого или нечистого разума следует прислушиваться к этому древнему, всеобщему и необходимому свидетельству, и никогда не стыдиться, говоря о понятии, его глашатая и представителя, слова, обозначающего его. Часто это показывает нам, как мы пришли к понятию, что оно означает – чего ему не хватает. Если математик строит свои понятия с помощью линий, цифр, букв и других знаков, хотя он знает, что не может сделать математическую точку, провести математическую линию и что ряд других знаков принимается им совершенно произвольно, то как же судья разума может не замечать путей, с помощью которых разум точно выводит, закрепляет, завершает свою работу? Поэтому большая часть недоразумений, противоречий и несоответствий, которые приписываются разуму, вероятно, вызваны не им, а дефектными или плохо используемыми инструментами языка, о чем говорит само слово «противоречие».
