– Еще раз скажи «А».
– Мне восемнадцать, – огрызнулась, меня этой ночью едва не изнасиловали, а он со мной как с маленькой.
– И что? А мне шестьдесят два. Рот все равно открой.
Открыла.
Он что-то там долго высвечивал, рассматривал. Удовлетворенно хмыкнул, сказал:
– Ты в рубашке родилась, повезло. Все заживет и шрамов не останется.
– Меня, скорее всего, убьют, когда выйду из этой комнаты. Шрамы – меньшая из проблем.
– С чего ты это взяла? – спросил доктор, складывая инструменты.
– Я дочь Трофима, – посмотрела на него с вызовом.
По его лицу пробежала судорога, а губы сжались в тонкую нитку. Да, именно так действовало имя отца и действует даже сейчас. Вспомнила, и губы предательски задрожали.
– Ты еще ребенок и многого не знаешь про своего отца, – сказал доктор. А он был ничего, чем-то похож на Айболита. Глаза за круглыми очками добрые. Зря я с ним так.
– Извините, что нагрубила. Просто… А вы знаете, кем был тот урод?
– Тебе все расскажет Влад, ступай. Он ждет тебя в столовой.
– Ага, чтобы прибить.
Айболит на меня странно посмотрел, вроде и не с жалостью, а с сочувствием, что ли.
– Если найдет на тебе целое место, то и правильно сделает, чтобы больше к опасным незнакомцам не лезла.
– Можно подумать, он сам не такой, – пробурчала себе под нос, но со стула встала и захромала к двери.
– Карина.
Я обернулась.
– Для тебя это поместье сейчас самое безопасное место. В следующий раз швами можешь не отделаться.
Да уж. Я не дура, понимала, что тот козел со мной хотел сделать.
В столовой было пусто, розоватый свет восходящего солнца окрасил белые стены в тошнотворно розовый, будто сахарной ватой наблевали. Я толкнула дверь на кухню. Мысленно подготовилась к тому, что сейчас опять меня будут пугать или бить, или все сразу.
На кухне было еще темно. Свет едва просачивается сквозь закрытые жалюзи.
Кухня была светлая, посредине – остров с двумя мойками. Над островом на крюках развешаны сковородки, поварешки, половники. Вот сейчас Романов меня на такой крюк и вздернет. Грозил же страшным наказанием.
Сам он стоял у плиты и что-то помешивал в маленькой кастрюльке. Кипятком ошпарит, ясно.
– Садись, – сказал он не поворачиваясь.
Я подошла к круглому столику у окна и села, болезненно поморщившись и всхлипнув. Болело все.
Романов обернулся, окинул меня недовольным взглядом, задержавшись на отметинах на руках, которые оставил насильник. Да уж, почти черные синяки и ссадины привлекали внимание. Я тоже у зеркала в гостиной залипла, их рассматривая.
Романов отвернулся. Открыл один из шкафчиков, достал белую кружку, вылил в нее содержимое кастрюльки. Подошел к столику и поставил кружку передо мной. В ней плескалось какао.
– Сахар и корицу сама добавишь, – сказал он, усаживаясь передо мной на стул.
Нет, ну какой же он огромный. Белая рубашка плотно обтягивала могучие плечи и широкую грудь. Я невольно засмотрелась на ладони, широкие, шершавые. Будто у дровосека, а не у бизнесмена.
– Бить будете? – спросила и сама в стул вжалась, вдруг прямо сейчас врежет.
– Что у тебя там бить, – сказал он устало и потер переносицу, – ты понимаешь, что едва не погибла сегодня?
– Будто вам до этого дело есть, – буркнула и потянулась за сахарницей.
– Кара…
– Карина, меня зовут Карина. – Зло отодвинула от себя кружку, расплескав напиток.
– Тебя будут звать так, как я сказал. Ночью ты себя чуть не угробила, поэтому с сегодняшнего дня правила меняются. Раз не ценишь жизнь, значит, ты ее недостойна.
