Я подхожу ближе, остается всего каких-нибудь пара метров, но из зарослей декоративного плюща выплывает крепкое мужское плечо. Останавливаюсь, пытаясь понять, кто бы это мог быть. Рафаэль не был особенно компанейским человеком, скорее, таким же одиночкой, как и я, не знаю ни одного человека в его окружении, который бы пришел на его могилу вот так, не в годовщину и без повода.
Никого, кроме одного человека, которого я ненавижу так же сильно, как и боюсь. Но это просто не может быть он.
Я слишком смело делаю следующий шаг, нарочно игнорируя интуицию, которая не просто подсказывает, а орет, словно грешница на костре, что нужно бежать со всех ног. И я почти готова ее послушать, потому что что-то в этих широких плечах под черной рубашкой кажется смутно знакомым, и потому что в ответ на мои осторожные шаги он поворачивает голову так… знакомо.
Замираю, потому что из тени под немного волнистыми каштановыми волосами выскальзывает острый, словно опасная бритва, профиль: породистый нос, упрямые губы, тяжелая челюсть в небрежной щетине. И тень от ресниц дрожит на скулах какими-то адскими письменами.
Откуда он тут взялся?!
Отступаю, потому что не готова – и вряд ли когда-нибудь буду готова – ко встрече со своим личным палачом.
И что-то хрустит под подошвой, щелкает, словно замок на клетке с цербером, в которую меня угораздило зайти.
Он поворачивается, прячет руки в карманы модных брюк: длинноногий, тугой, худощавый и рельефный, как чистокровный скакун. Такой… невыносимо опасный, что я зачем-то перекладываю сумку с бока на живот и цепляюсь в нее обеими руками.
Габриэль. Будь он проклят.
— Грязнуля, ну надо же. – Он смакует каждый звук унижения, не торопится, наслаждается тем, как слова ядом злости проникают в мое самообладание.
О да, Габриэль всегда мастерски умел унижать людей. С первого раза нащупывал их болевые точки, безошибочно распознавал порог допустимого и всегда – всегда! – переступал его просто так, ради забавы, ради того, чтобы смотреть, как его издевательства превратят человека в ничто.
— Что ты здесь делаешь? – спрашиваю на удивление спокойным голосом.
Габриэль приподнимает бровь, чуть подается вперед, раскатывая меня в блин одним своим взглядом. У него такие глаза… Они светло-янтарные, невыносимо яркие на смуглом лице. Глаза злого ангела.
«Закрой свои поганые глаза!» - орет мое до смерти испуганное подсознание, но я только сильнее стискиваю пальцы на сумке.
— Я здесь на могиле брата, грязнуля, - низким рокотом отвечает он.
Потом целует сложенные указательный и средний пальцы, прикладывает их к забрызганному листьями мрамору и говорит, явно не мне:
— Спи с миром, Раф.
А когда я пробую увеличить расстояние между нами, арканит меня одним единственным словом:
— Стоять.
Господи, если ты слышишь молитвы своей грешной дочери, спаси и защити.
3. Глава третья: Габриэль
Глава третья: Габриэль
Она стоит так близко, что я вижу, как бешено колотится артерия на ее шее.
На белой шее с россыпью мелких родинок, такой тонкой, что я бы запросто свернул ее одной рукой. И вся она какая-то… блядь, нескладная, тощая, как оголодалый воробей. И взгляд такой же, даром, что глаза огромные, как херовы блюдца: настороженный, словно смотришь на взведенный арбалет. И ждешь-ждешь, что выстрелит – и ударит в самые печенки.
Грязнуля Кира. Хотя про себя я всегда называю ее «Кира-блядь», и других слов она не заслуживает.
