Кира отступает и рукавом, как сопливая девчонка, подтирает глаза. Не ревет – и то хорошо.
— Я приехал на свадьбу, - кривляюсь в злой усмешке. Она вскидывается, хлопает ресницами, как бестолковая Барби, хоть даже в резиновой кукле сексуальности больше, чем в этом ничтожестве, которое вызывает только два желания: накормить, а потом к херам собачьим пинками вытолкать из нашей жизни. – Что, дядя не сказал тебе?
Дима – полный дурак. Или нет – он осел, кретин и тупица, потому что я предупреждал его, с кем он собирает связаться, а вместо слов благодарности услышал пожелание не совать нос в его жизнь. И нравоучение в его занудном стиле: «Тебе пора взрослеть и учиться прощать».
Надеюсь, дорогой любимый дядя, ты по достоинству оценишь, как я послал в жопу твою мудрость. Потому что прощение – это для тех, кто имеет право на второй шанс, а не для девочек, продающих свою любовь за деньги.
— Ты его племянник, - пытается держать лицо Кира, но ее с головой выдает дрожащая нижняя губа. – Было бы странно, если бы Дима пригласил твою мать и не пригласил тебя.
— Это ни разу не странно, это тупо и дерьмово и воняет тухлятиной и насмешкой, потому что брать тебя в жены из-под покойника – это отстой, а вот звать на свадьбу брата человека, которого ты убила – это цинизм.
Почти уверен, что сейчас этот уродливый рот откроется, и Кира снова вывалит на меня дерьмо в духе: «Я не виновата!», но что-то видимо изменилась за эти два года, раз она даже не пытается оправдываться. Или моя злость вправила ей мозги, и инстинкт самосохранения включил позднее зажигание?
— Тебе обязательно все портить, да? – вдруг оживает эта бледная моль, и зеленые глаза сверкают, словно криптонит. – Снова ворошить прошлое?
— А ты думала расслабить булки и жить королевой?
— Я по крайней мере не питаюсь чужим страхом, - отвечает она с горькой усмешкой.
— Ну вот видишь, как легко мы выяснили, что с голоду я не подохну, потому что в моем распоряжении будет вечный генератор.
Она все-таки надламывается: едва заметно опускает плечи, хоть явно пытается удержать голову ровно и сохранить невозмутимое выражение лица. Но мы оба знаем, что со мной у нее это никогда не работало, потому что – так уж распорядилась судьба – я, похоже, единственный, на кого не действует эта ее «я-невинная-овечка-магия». Потому что после смерти брата я единственный живой свидетель веселого прошлого этой монашки.
Кира поворачивается и медленно, все еще пытаясь сохранить достоинство, плетется к кладбищенским воротам. А я почему-то смотрю и смотрю, и смотрю, как выпирающие лопатки чуть не режут тонкую ткань блузки.
И где-то там, в жужжащем улье моих диких ос, наступает отрезвляющая тишина. И я падаю башкой вниз, прямо на острые камни отвращения к самому себе. Потому что это она делает меня таким. Потому что это долбаная Кира-блядь с дотошностью археолога выковыривает и вскрывает мои пороки.
Настроение безнадежно испорчено. Я бреду к машине, по пути пиная траву, словно она виновница всех моих бед, а на языке вертится вопрос, который я так и не успел задать: «Почему ты не дала мне, Кира? Мало заплатил? Боялась испороть карму трахом с братом своего «любимого»?
Мой психолог уверена, что я просто зациклен на тех дверях в прошлое, которые открыл, но не смог закрыть, хоть у меня на этот счет есть другая теория. Поганая, но жизнеспособная, и я уверен, что как только разыграю последний аккорд этого похоронного марша, все встанет на свои места и без всякого контроля над гневом и прочей псевдонаучной херни.
