Дима окидывает меня болезненным взглядом преданного человека. Ищет что-то в моем лице, и я начинаю верить, что все обойдется. Он отойдет, подумает ночь, а завтра мы погорим уже с холодными головами. Но иллюзия исчезает, стоит Диме осмотреть на мои губы. Понятия не имею, о чем он думает, но эти мысли разрушают все чувства, которые он ко мне испытывал. И нежность выкипает из его взгляда, оставляя лишь пустоту.
— Ты знала, как это для меня важно, - ледяным голосом говорит Дима. – Знала – и продолжала молчать. Тебя под меня тоже кто-то подложил?
— Нет.
— Почему я должен тебе верить?! – Он сжимает еще сильнее, и я почти надеюсь, что на этот раз у меня треснут кости, и хотя бы тогда я смогу вдохнуть. Жаль, последний раз в жизни. – Почему я должен тебе верить, если ты такая же, как и она? Неужели в этом мире не осталось порядочных женщин?
От разжимает руки и пятится назад, отмахиваясь, будто отгоняет несуществующую мошкару. А потом просто уходит, оставляя меня одну. Мне нужно паниковать, наверное, плакать и жалеть себя, но я знаю, что получила эту оплеуху судьбы совершенно заслуженно. Я должна была сказать ему, но не сказала. Тогда казалось, что это неважно, а потом все время находились оправдания, почему для разговора неудачное место, время или погода. Наверное, подсознательно я все-таки понимала, что у нашей сказки нет и не может быть хорошего конца, и все эти два года просто оттягивала время.
И хоть сейчас невыносимо сильно хочется плакать, я чувствую облегчение.
По крайней мере я больше не буду бояться, что Габриэль при всех снова обзовет меня своим коронным «Кира-блядь». Мне уже все равно.
14. Глава четырнадцатая: Габриэль
Глава четырнадцатая: Габриэль
— Не трогай меня! Отвали со своими примочками, я не ребенок!
Мать фыркает и все-таки тянется, чтобы приложить к моей разбитой в хлам губе ватный тампон с каким-то антисептиком. Я успевая отвернуться, срываюсь на ноги и тычу в сторону двери:
— Пошла вон отсюда! Ну?!
— Тебе нужен врач, - спокойно отвечает она и демонстративно садится на диван, закладывая ногу на ногу. – Я никуда не уйду, пока не удостоверюсь, что жизнь моего единственного сына не оборвется из-за заражения крови.
— Тебе не плевать? – взвинчиваюсь я.
— Нет, раз я здесь и уже полчаса терплю твой дурной характер. Весь в отца.
— Ну хотя бы чем-то, а то бы решил, что я тут подкидыш.
Я бы и рад уйти, хоть на край света, но банально трушу. Вот так, можно признаться в этом хотя бы самому себе. Я боюсь, что этот сраный остров слишком мал, чтоб мы с Кирой на нем разминулись, а если я снова ее увижу, то… Будет что-то очень хуевое, чую это нутром.
Наверное, дядя горд собой до усрачки, что в кои то веки втащил нерадивому племяннику. Но он понятия не имеет, что я просто использовал его, как и большинство людей в моей жизни. Тот поцелуй… Он въелся в мой рот, в слизистую, как высококлассный кокаин, и одурманил до состояния: «я хочу больше, я хочу еще, я хочу ее сожрать, чтобы сделать частью себя». И чтобы отрезветь, мне нужны были чьи-то кулаки. Нужно было, чтобы этот тихоня от души меня отпиздил, чтобы его кулаки выбили из меня все эту херню, потом что в ту минуту я не мог. Я просто шел ко дну, как непотопляемый Титаник, который напоролся на предназначенный ему айсберг.
Кира призналась. Вот так просто, без ломоты, без истерик, не пыталась даже обозвать меня лжецом, хоть Дима бы безоговорочно ей поверил.
