Мы не могли, не имели права смеяться во всё горло. Смеяться от души. Смеяться так, чтобы потом заболели челюсть, живот и даже голова.
И из-за этого нам приходилось ещё тяжелее.
Хрюканье и постанывания, вытирание слёз с лица и гримасы боли от отзывающихся в теле ран, катание по сырой и грязной земле с одновременным зажиманием себе рта – вот удел того неудержимого веселья, которое сейчас на нас напало.
Это был воистину смех сквозь слезы. И даже тяжелораненый Апраксин, что-то копающийся с затвором винтовки, чуть не выронил её из рук, еле-еле сумев удержать в последний момент.
Вероятно, такие секунды радости человеку нужны даже в самые сложные и тяжёлые времена. И он, человек, даже попав в, казалось бы, безнадёжную, безвыходную ситуацию, находясь в бездне отчаяния, всё же сумеет найти в себе силы и обнаружить хоть капельку позитива. Вот и мы, через эту не очень-то и смешную, но сейчас крайне уместную шутку получили мощный заряд энергии и тем самым в одно мгновение на порядок улучшили своё моральное состояние. Мы поняли, что положение наше серьёзное, но не такое уж и безнадёжное. Раньше у нас тоже были сложности – и ничего, мы выжили. Выживем и сейчас.
Всеобщее настроение озвучил качающий головой и морщившийся то ли от боли, то ли от смеха Апраксин.
– Эх, Григорий Афанасьевич, умеешь ты словцом ударить. Молодец! – похвалил он чекиста. А потом неожиданно обратился к Садовскому: – Мишка, у тебя патронов в винтовке нету.
– Да ну?! – удивился тот.
– Вот тебе и ну, – сказал наш часовой и пощёлкал затвором.
– У меня вещмешок с патронами остался в самолёте, – расстроился Садовский.
– Не в самолёте, а у меня под деревом. Ты ж мне его оставил, когда на зачистку шёл, – напомнил я.
– И вы его в спешке забыли взять, – констатировал Воронцов. – Разгильдяи!
Он был прав целиком и полностью. Мы действительно про патроны забыли, и в первую очередь вина лежала на мне, ведь этот вещмешок оставляли для моих нужд.
Но за меня заступился Апраксин.
– Некогда нам было те патроны искать, товарищ лейтенант госбезопасности. Нам отступать надо было. Да и весть о Зорькине нас там выбила из колеи. – Апраксин посмотрел в мою сторону и, проскрежетав зубами, с сожалением в голосе произнёс: – Эх, жалко только, что ты не кончил гада этого ползучего. А ведь как хорошо его вычислили по сапогам.
– Это да! Лёшка молодец, – зевнул Садовский и обратился ко мне: – И как это ты такое придумал? Почему на это обратил внимание?
– Да так, – пожал я плечами, хотя знал, что в полутьме никто этого не заметит. – Просто пришло в голову про гвозди в сапогах.
– А если б не пришло? То что, он бы средь нас сейчас был?
– Может, был бы, а может быть, и нет, – зевнул я. – По-другому бы вычислили.
– Да спите вы! Что же касается патронов, то, Забабашкин, дай свою винтовку Апраксину, и давайте спать, – произнёс командир.
– У меня есть несколько патронов в карманах, – сказал я и, присев, стал доставать остатки.
Подошедший Апраксин присел рядом, но насколько я понял, именно сейчас ему было не до патронов. Он явно «закусил удила» и решил выяснить ещё какой-нибудь хитрый способ по поимке шпионов.
– Лёшка, ну скажи, как ещё можно выяснить: шпиён перед тобой или нет? Вдруг бы Зорькин без сапог был, как бы мы его споймали? – спросил он.
– Не знаю. Подумать надо, – зевнул я и, чтобы закончить допрос, вспомнив из прошлой истории то ли миф, то ли правду, сказал: – Я где-то слышал, что по скрепкам на служебной книжке красноармейца можно.
