– Красноармеец Апраксин! Я тебе приказываю немедленно опустить оружие! Ты слышишь меня? Приказываю!
– В неметчине своей будешь приказывать, фашистский выродок, – прорычал в ответ боец и угрожающе махнул на Воронцова прикладом: – Как дам между зубов, сразу приказы свои в одно место себе засунешь!
Я покосился на чекиста.
«Что за фигня? Неужели Воронцов вовсе не Воронцов? Неужели это действительно враг? Вот так, неожиданно? Но почему так стал считать Апраксин? А как быть с убитым Садовским? Он тоже враг? Не может быть! Он же всё время со мной рядом был, помогал изо всех сил. Так неужели всё это время вокруг меня находились враги?!»
Мысли в голове путались, но вопрос я задать не успел, потому что Воронцов начал тянуться к висевшей на поясе кобуре и это не ускользнуло от цепкого взгляда бойца.
– Руку убрал! Не шути со мной! – прокричал он. – Покажи руки! Обе, чтобы я видел! – Якобы чекист зло глянул на него, но движение прекратил. – Спиной повернулся! Быстро! Руки поднял!
Воронцов скривился, но в конце концов повернулся к Апраксину спиной и поднял руки.
– То-то, – сказал Апраксин и, быстро подойдя к чекисту, вытащил из его кобуры пистолет и положил оружие к себе в карман. – Вот так-то оно лучше будет.
– Предатель! – с вызовом произнёс лейтенант госбезопасности.
– Я предатель? – удивился державший его на прицеле боец. – Да это ты со своим халдеем Садовским предатели. Я это ещё с госпиталя заподозрил.
– Что заподозрил? – спросил я, переводя взгляд с одного на другого.
Я всё ещё не верил в реальность происходящего. Рассыпавшаяся на мелкие осколки картина мира никак не могла обрести целостность.
Апраксин удивлённо посмотрел на меня и напомнил:
– А то, как он подставил Зорькина, с сапогами.
– С сапогами?
– Да! С набойками и гвоздями теми! Помнишь, в больнице? Вот и я вспомнил!
– Никого я не подставлял, – замотал головой тот, кто называл себя Воронцовым. – Зорькин был враг. И мы его разоблачили.
– Да, был, – согласно закивал Апраксин. – Только вот сапоги ты ему сам специально подсунул. Да так мастерски сделал, чтобы набойки с гвоздями всем были видны.
– Ничего я не подсовывал!
– В НКВД ты это расскажешь! – зло засмеялся Апраксин и кивнул мне: – Лёшка, не веришь мне?
– Уже не знаю, – обомлел я, косясь на когда-то бывшего друга и командира.
История с сапогами действительно казалась странной. Но также я помнил и о том, что именно я увидел те злосчастные сапоги, что были на предателе Зорькине.
«Увидел и сам рассказал об этом чекисту. Сейчас же из слов Апраксина получается так, что Воронцов с умыслом надел эти сапоги на одного из своей группы предателей и показал их мне. А зачем? Хотел сойти за своего? Чтобы я ему больше доверять стал? Чушь! Я кто? Генерал? Маршал какой-нибудь? Зачем ему это? Какой профит он с этого мог бы получить? Да никакого! Поэтому всё сказанное – это подгонка фактов и явно какая-то ошибка!»
Так как версия была крайне слабая, решил о мотивах того разоблачения поинтересоваться у Апраксина.
– И на хрена ему это было нужно? Какую цель он тем разоблачением преследовал?
– Так чтобы втереться в доверие! – пояснил боец.
– К кому? К нам?
– К нам. В смысле не к тебе или ко мне лично, а ко всем нам: комдиву, к его заместителю и штабу.
Скрывающийся за личиной Воронцова презрительно фыркнул и процедил:
– И что же я хотел, по-твоему, сделать?
– Откуда мне знать? Вероятно, собирался в наши ряды дальше внедряться.
