– А как? По-другому и не назовёшь. Вот давай рассуждать. Есть семь пороков человеческих, так?
– Так, – соглашаюсь я.
– Ну вот из тех, про кого ты рассказывал, Ангелина, или как её там…
– Ага, Ангелина, она страдает завистью. – Мне вдруг становится так любопытна его теория «порочности», что остатки хмеля сами вылетают из головы.
– Причём сколько бы ты мне про неё ни говорил, вот это же богиня зависти просто: то хочет на море как соседка, то кольцо как у подруги, то туфли как у кого-то там.
– Как у Кайли Дженнер.
Я снова начинаю смеяться, но уже спокойно, легко.
– Так, согласен, смешно, но подожди, кто там ещё у тебя есть?
– Вероника была, расстались сегодня.
– Это которая всё фоткалась в тачке твоей?
– Ага.
– Ну, с этой совсем просто – гордыня.
– С Любой-чревоугодницей тоже сегодня закончил отношения.
Ванька удивлённо вскидывает брови, но ничего не уточняет.
– Ещё у тебя были какие-то Кэт и Мэри.
– Леность и скупость, – само срывается с моего языка, но выпивший уже достаточно Иван вдруг решает сменить тему:
– Что за имена басурманские! Где ты откапываешь вообще таких баб, Мэри и Кэт, тьфу! Машка и Катька! Да и Сонька твоя туда же.
Прикусываю губу и пожимаю плечами, почему-то желание смеяться пропало, но Ваня не унимается:
– Нет, ну скажи мне, почему Софи?
– Она просит её так называть.
– Не моё, конечно, дело, но жена у тебя, конечно, омерзительная особа. Вот если в твоих любовницах по одному пороку, то в Соньке все семь сразу, а может, и побольше.
– Их всего семь.
– Да какая разница – сколько их? – Иван повышает голос. – Она ж тебя не любит и унижает, как захочет, а ты…
Наши взгляды встречаются. Иван резко успокаивается, просто начинает доставать бутылку, которая упала ему под ноги. Продолжаю за него:
– А я терплю все унижения, как тупой олень. Зачем терплю – сам не знаю, надежду на её расположение уже давно потерял, да и уже не знаю, надо ли. Просто по привычке исполняю её прихоти, должна же быть какая-то мотивация в жизни.
– Так себе мотивация, но раз тебе подходит – мотивируйся сколько влезет.
– Да вот уже не лезет.
Разговор прерывается, время позднее, пора по домам. Вызываю нам по такси; пока ждём машины, договариваемся, когда он придёт устраиваться на новую работу. Благодаря его согласию работать со мной чувствую некоторое облегчение, хоть видеться будем чаще. Видеться чаще с единственным человеком, которого вообще хочется видеть, – это как обещание от мамы выдавать мороженку каждый день все каникулы напролёт, а может, даже лучше.
Домой захожу, еле волоча ночи. Уже не пьяный, но уставший, как пограничная собака. Одежду раскидываю на ходу, за что-то же я плачу штату сотрудников из пятнадцати человек, надеюсь, их не затруднит собрать мои ботинки и запонки. В спальню вхожу без носков и брюк, но в рубашке, пуговки слишком мелкие и крепко пришиты, не расстегнуть и не оторвать. Софи на своём месте, спокойно спит в шёлковых простынях. Сажусь рядом с ней, трясу за плечо.
– Сонь, Соня, ты давно уснула?
– Не называй меня так, – сонно, но всё-таки раздражённо бормочет она, – я же тысячу раз просила.
– Сонь, да какая разница, – резко говорю ей, видимо, не только резко, но и громко; раскрывает глаза, приподнимается на локте.
– Ты что, напился?
– Напился, но я не сильно.
– Фу, от тебя так пахнет неприятно. Может, в другой комнате ляжешь?
– Ещё чего.
Морщится, переворачивается на другой бок, чтобы не видеть меня.
