На другой фотографии в овальной рамке были мы с мамой в Аламо-сквер – парке неподалеку от дома моих бабушки и дедушки в Сан-Франциско. Мне десять, значит, бабушке около пятидесяти пяти. Взглянув на фото, я вдруг поразилась тому, насколько мы с ней похожи. У меня были такие же зеленые глаза и длинные темно-рыжие волосы, как у бабушки, только та обычно убирала их в пучок. Я помнила тот день, когда была сделана эта фотография: у меня на плече висел фотоаппарат, и какие-то туристы, решив, что мы тоже туристы, предложили нам нас сфотографировать. Мы встали перед огромной клумбой красных цветов, обе улыбнулись, а на заднем фоне был хорошо виден желтый дом моей матери.
Я вернула фотографии на место и начала открывать ящик за ящиком, повторяя себе, что просто обязана сделать то, что она просила.
Я перерыла ящики, где было все что угодно: кулинарные рецепты, руководства по эксплуатации бытовых приборов, иностранные банкноты, скрепленные скрепками – остатки валюты, которую она привозила из заграничных поездок, открытки ко дню рождения и Рождеству, которые она получала, и даже копия уведомления из «Уинстон Ред», в котором говорилось, что я становлюсь партнером.
Письма не было.
Вернувшись в спальню, я присела на краешек ее постели. Что бы там она ни написала – здесь этого не было. А может быть, она вовсе ничего и не писала, подумала я. Может быть, это она бредила перед смертью.
Книжные полки бабушки ломились от романов и семейных фотографий, и я уставилась на них, размышляя, что же мне делать дальше. Потом я смотрела на картины на стенах – морские пейзажи и просто пейзажи. Даже несколько фотографий она вставила в рамки и повесила на стену: например, то фото, которое я сделала в далекой юности – пустынный пляж и пара старых кроссовок.
Я снова открыла ящик прикроватного столика и увидела книгу – «Сто лет одиночества». А когда я взяла ее в руки – из нее выпал голубой листок бумаги, который был заложен между страницами. На самом верху листочка красовались инициалы бабушки – РГР: Рут Годдард Рей. Я сразу узнала высокие, острые буквы ее почерка, которыми было написано имя того, кому письмо предназначалось: Чет Каммингс. Под именем значился адрес: 55 Дорсет-Лейн, Бейкон, Мэн. У меня все поплыло перед глазами: листок пестрел зачеркиваниями и исправлениями, но несомненно было одно – я нашла письмо.
Поглубже вдохнув, я начала читать.
«Дорогой Чет.
Я очень много раз собиралась написать тебе – но всякий раз меня останавливал страх. Я все время боялась, что ты просто отправишь мое письмо обратно, даже не распечатав, и я обнаружу его в собственном почтовом ящике, обжегшись взглядом о безжалостную ремарку твоим почерком на конверте: «вернуть отправителю». Хотя, возможно, ты просто его проигнорируешь, бросишь в мусорное ведро вместе с апельсиновыми шкурками, пустыми кофейными гранулами и старыми газетами – и тогда я никогда не узнаю, что с ним случилось. Это было бы совершенно справедливо и заслуженно – но все же я не готова столкнуться с этим разочарованием лицом к лицу.
Наверно, когда человеку исполняется восемьдесят – что-то в нем меняется. И я почувствовала в себе мужество написать тебе – через шестьдесят два года, теперь я чувствую, что смогу это сделать невзирая ни на что. Сейчас, когда мне уже за восемьдесят, я поняла, что пришло время сделать то, что давно следовало сделать, а главное – попытаться искупить свою вину.
