Непридуманные истории из жизни Страны Советов - страница 32

От его слов мне стало сразу нехорошо, заныло сердце, я почувствовал резкую слабость. Я, чтобы справиться со своим состоянием, стал присматривать какой-нибудь предмет потяжелее, чтобы в случае чего успеть защититься. После его жутких слов я почувствовал себя так, как будто вместо его глаз на меня в упор было наведено дуло пистолета. Такое состояние было до тех пор, пока он не отвел обезумевшие от водки глаза в сторону. Выпив еще одну рюмку спирта и успокоившись, он начал последний, очень страшный по сути рассказ.

«Моя служба в НКВД началась сразу же после демобилизации из армии в 1947 году. Меня как фронтовика райком партии и райвоенкомат направили для работы в органы. Не скрою, этим направлением я очень гордился и был искренне доволен, так как получил в руки реальную власть над людьми. Мне нравилось видеть страх и даже ужас в глазах людей, которые со мной в то время встречались, а самое главное, меня захватило новое пьянящее душу чувство вседозволенности. Никакие правила поведения и общепринятые законы морали, существовавшие в советском обществе, меня нисколько не касались и не затрагивали. Я сам лично устанавливал такие правила, которые мне нравились, и никто при этом не смел мне делать замечания или в чем-то пытаться переубеждать. Любые мои действия были вне всякой критики советского общества. Запомните, шеф, мы, советские чекисты, по сталинским законам были зоной, не доступной для критики. Появившиеся у меня новые чувства непогрешимости и безнаказанности вселили уверенность в собственной силе и превосходстве над всеми остальными людьми, живущими в советском обществе. Эти чувства пьянили воображение, будоражили кровь, что приводило к переоценке собственных интеллектуальных и физических возможностей. Данная мне органами власть над человеческими судьбами превращала меня чуть ли не в Бога, от которого зависели жизнь и смерть всех остальных. Моя повседневная практическая работа настолько изматывала нервную систему, что я в полной мере не мог наслаждаться отпущенными мне привилегиями. От постоянных перегрузок я испытывал нервное напряжение, и хотя с тех пор прошло много лет, мне по-прежнему сняться страшные сны той поры, от громкого собственного крика я просыпаюсь в холодном поту и до утра уже не могу уснуть.

Я работал в тот период особым уполномоченным по Мозырской области. Это был юг Беларуси. В настоящее время такой области на карте нет, эти места сейчас относятся к Гомельской области. Послевоенный юг Беларуси был напичкан врагами советской власти. В основном это были скрытые враги, которые сотрудничали с фашистами в годы оккупации. Перед нами стояла единственная задача – этих скрытых врагов советской власти выявлять и уничтожать. Мы получали от наших осведомителей ежедневно до сотни доносов. Их надо было все проверить, подозреваемых арестовать, определить степень их виновности и вынести наказание за совершенное преступление. Естественно, что все, кто оставался в оккупации, считались врагами советской власти. Сталинское клеймо, как Каинова печать, была поставлена на всем белорусском народе, который попал в немецкую оккупацию по вине того же Сталина, хотя мы об этом тогда не знали. Поэтому в этом вопросе у нас, чекистов, сомнений не было. У нас был приказ: всех считать врагами. И в этом мы никогда не сомневались. А вот степень вины и меру наказания за пособничество врагу мы выносили каждому в индивидуальном порядке. Нас, чекистов, было мало, а врагов вокруг нас – слишком много. Поэтому нам приходилось работать круглые сутки, не покладая рук. Иногда в течение одного дня приходилось приговаривать врагов советской власти и сразу же после вынесения приговора исполнять своими силами приговор. Служебных обязанностей в ту пору у меня было много. Приговоры были разные, но в основном они состояли из трех букв – ВМН, что обозначало высшую меру наказания, а на нашем профессиональном языке это обозначалось одним словом – ликвидация. А тот, кто исполнял приговоры, назывался ликвидатором. Таким образом, вся исполнительная и законодательная власть была в одних наших руках. И любой, кто попадал в поле зрения органов, был обречен, так как карающий меч советской власти, от имени которой мы действовали, по отношению к врагам был безжалостен и неумолим».