Лицо Саши моментально смягчилось.
— Пойдем, Рыба, — развернулся он, — здесь нам нечего делать.
— Блин, ты это серьезно? — разочарованию Рыбина не было предела. — Снова простим?
Соколов скривился.
— Да ты посмотри на нее, — пренебрежительно кинул он. — Ее уже давно жизнь наказала. Не хочу прикасаться к заразной.
Они ушли. Я же не тронулась с места, пока их спины не исчезли из виду.
Сделал ли это Саша нарочно или же пожалел меня — я не знала. Но в любом случае, это бы не поменяло того, что я сейчас чувствую. А чувствую я презрение. Брезгливость. Отвращение. Целый спектр чувств, которые едва ли можно назвать светлыми. Это сплошное черное полотно, на котором нет места белой краске.
В прошлом, я познакомилась с парнем, он играл на гитаре, вырезал луну на дереве, любил охоту и прыгать с тарзанки. Но теперь этого парня нет. Какая-то черная сила поселилась в нем. Аспидно-черная. Она поедает его изнутри, превращая в настоящего монстра.
Смертельно жаль, ведь, когда-то я думала, что полюбила его.
— Даже не думай выходить из своей комнаты. Меньше всего я хочу подхватить от тебя псориаз. В школу тоже не пойдешь. От тебя и без этого все чураются. Даже пацанка твоя не заходит. — Дверь со звуком захлопнулась.
Да уж, тетушка не щадила моих чувств, отметив мою аллергию.
Красные пятна на теле были вовсе не псориазом — это лишь предсказуемая реакция на стресс, который я пережила. Впрочем, пусть это будет хоть псориаз, хоть оспа, главное, что мне не придется ходить в школу несколько дней. За это время я восстановлюсь и постараюсь забыть весь этот кошмар. Надеюсь, что и братство «V» поуспокоится. А пока я пластом лежу на исхудалом матрасе, изучаю потолок, дышу и лишь изредка моргаю.
Как же болит это сердце. Мучает. Колет. Изводит. Этот ненавистный мне орган требует слишком много внимания. Несправедливо. Есть еще много других органов, которые скромно трудятся на благо нашего организма, но не заставляют страдать. А вот сердцем мы любим. Ненавидим. Сожалеем. Ох, не верьте сердцу, оно ошибается в людях. А потом еще долго будет травить тебя чувствами и добивать воспоминаниями.
Я пробыла дома около недели, но так и не испытала желаемого спокойствия. Каждую ночь меня мучали дурные сны. Я просыпалась в холодном поту и ненавидела настоящее. Я не была пожизненно заключенным и смертельно-больным человеком, но жаловалась на жизнь. Да, существовали люди, которые испытывали пущие проблемы, но…
Мне было пятнадцать, и я считала себя самой обиженной на свете.
Красные пятна прошли слишком быстро, они начали исчезать уже на второй день, но мне так не хотелось выходить из дома, поэтому, я всячески расчесывала ноги и руки, продолжив имитировать никому неизвестную болезнь. Морщась от боли, я карябала воспаленную кожу, обеспечивая себе безопасность. Дико, знаю, но другого выхода я попросту не видела.
— Мерси, — грустно сказал Пашка, и уволился на соседний матрас. Он вернулся со школы каким-то опечаленным, но меня больше волновали мои пальцы на ногах. Задрав ноги к потолку, я шевелила короткими обрубками, изображая игру на фортепиано. В причудливой голове играл «Собачий вальс».
— Что еще за «мерси»? Не поняла тебя.
— Поздоровался с тобой, дуреха, — невесело пробурчал братец. — Позорище, даже я испанский знаю.
— Испанский? Это «спасибо», но только по-французски, дубина. Хотя, у тебя и с русским-то туго. Я, ведь, тебе уже миллион раз говорила, чтобы ты возвращался в свою комнату. Всю ночь фанишь, как тухлый барсук.
