Облака.
Здесь.
Совсем рядом.
Если это облака, а не что-нибудь, какая-нибудь пена морская…
Ульма не видит.
Не понимает.
Челнок тоже не понимает.
Добротный челнок, умный челнок, еще отец Ульмы челнок этот делал, сыну передал.
А теперь вот смотрит челнок на бесконечную полосу облаков – и не понимает.
Двести километров.
Это челнок говорит.
Умный челнок.
Вот и говорит.
Ульма не верит себе, Ульма пробует на языке такое странное, такое непривычное – двести километров.
Не двести миллиардов. Не двести тысяч. Не тысячи.
Двес-ти.
Километров.
Не световых лет, нет.
Ульма хочет протянуть руку, коснуться обетованной земли, кажется, её можно достать рукой.
Спохватывается.
Сжимает штурвал.
Сто пятьдесят километров.
Челнок проваливается в белесый туман.
Люди ждут.
Народ Ульмы ждет. Где-то люди недовольно перешептываются, на кой поставили сюда этого юнца, вот старый штурман был что надо, а этот чего…
Ульма сжимает зубы.
Ведет челнок.
Челнок умный, челнок сам себя вести может.
Пятьдесят километров.
Ульма пытается разглядеть хоть что-то за бесконечной пеленой тумана – не может.
Двадцать…
…больно сжимается сердце, кажется, что там, внизу, вообще нет никакой земли…
…десять…
Хр-р-есь-гр-р-ох-х-х-х…
Ульма просыпается, подскакивает на постели, растирает виски. Нет, не Ульма, не Ульма, какой Ульма, – прапрадед Ульмы, он про Ульму до сегодняшней ночи и не знал…
Жена поднимается на постели:
– А что такое?
Прапрадед трясет головой, пытается отогнать наваждение. Спохватывается:
– Нельзя туда… нельзя…
Жена хочет спросить – а что будет.
Не спрашивает…
– Осторожнее!
Смотрю на своего напарника, сдурел, что ли, по руке меня хлопать, щас нажму что-нибудь не то, улетим куда-нибудь не туда…
Напарник поясняет:
– Сон чуть не придавил.
Меня передергивает, этого еще не хватало, придавить сон.
– Кто ж так двери-то закрывает… еще сон придавишь…
Смотрю на экраны, где он, этот сон, где-где-где, а вот он, в жизни бы не подумал, что в этом коридоре могут быть сны…
А вот же.
Сны.
Жду, когда сон просочится в дверь.
Закрываю – одним нажатием рычага.
Думаю, надо сделать какие-нибудь лазейки для снов, понять бы еще, какие…
А, ну да.
Полный назад.
Юмми бежит.
Бежит босиком по раскаленному песку, не чувствует боли – здесь уже не до боли, ни до кого, ни до чего, здесь осталось одно-единственное – бежать, бежать, бежать.
Там стреляют.
Сзади.
Юмми не слышит, Юмми заставляет себя не слышать, крепче сжимает руку сына, руку живую, горячую, только не упустить, только не потерять, только не…
Бежит Юмми.
И все бегут.
Как будто можно убежать от разъяренного императора, от императорских солдат. Никак нельзя убежать – пришел император, злой император, издалека император, – пал город, последний оплот некогда благодатных земель, никого не щадят враги – ни детей, ни женщин, ни…
Юмми бежит.
Раскаленный песок под ногами.
Все бегут – кто еще остался в городе.
А позади император – ух, злющий.
Юмми спотыкается, падает на песок, хватает сына, понимает, спасения нет…
Дрожит небо.
Земля дрожит.
Тучи вспыхивают раскаленным пламенем.
Люди падают ниц.
Юмми падает ниц.
Ночь становится светлее самого светлого дня.
Что-то раскаленное с оглушительным ревом и грохотом опускается на горизонте где-то там, в пустыне. Там, где остановился император со своим войском, с самыми верными, с самыми приближенными…
