Люди просыпаются, сонно потягиваются, вспоминают сон – надо же, какой. было там еще что-то на деревьях, что-то, что-то, что-то… А, ну да, бриллианты на деревьях росли.
Там.
Там, куда так и не причалил челнок.
Люди встают, на работу идут, ну кто где работает, меж собой переговариваются, видели, чего, видели, как, бриллианты на дереве, вино в реке…
Ходят.
Переговариваются.
Смеются.
На пульт управления и не смотрит никто. А? Что? Какой полный вперед, окститесь, куда там полный вперед, смеетесь, что ли…
– В чем дело?
Это она на меня сердится.
Она.
Хозяйка моя.
А я что, а я ничего, а я что могу сказать, ну не получился сон, не получился, кто ж знал, что люди на удочку не клюнут, кто ж знал…
А она все равно сердится, ух, как сердится, плевать она хотела, что там людям понравилось, не понравилось, она жить хочет, а как она теперь жить-то будет, а? Как, спрашивается?
Капитулирующе выставляю вперед руки, спокойно, спокойно, счас, счас все будет, скорее, скорее клею другой сон, уже неважно, какой, сон не клеится, черт их пойми, людей этих, что им надо…
Ей некогда ждать.
Она убивает меня.
И не говорите, что я не могу этого говорить, что меня уже нет в живых. Я и не говорю, меня уже нет, только тень моей тени, воспоминание воспоминания.
С ней шутки плохи.
С Целью-то.
…просыпаюсь.
Я.
И еще я.
И еще много-много разных я.
Ну а как вы хотели, у каждого человека своё я.
Вот они все и просыпаются, каждый со своим я. Беспокойно подскакивают на постели, растирают виски, потягиваются, позевывают, вспоминают. Что-то было, что-то, что-то, нехорошее что-то, что-то…
А.
Ну да.
Черная пустыня до самого горизонта.
Черные тени насколько хватает глаз.
И смерть – со всех сторон.
Люди выходят, на работу идут, переговариваются друг с другом, перешептываются, переглядываются, пере… пере… пере… Это что ж будет-то, да оно не будет, оно уже есть, оно там… там… куда причалит челнок, когда вернется домой…
А потом гремит по всему челноку на тысячи тысяч голосов:
– Впере-о-о-о-од!
Но – шепотки, шепотки, шепотки, да как же это… да это как… да почему… да спасать же надо… да там же эта… Эльза… Лиза… Кэтти… да ей же там каково…
И опять по челноку – на тысячи тысяч голосов:
– Наза-а-а-а-ад!
А там:
– Вперео-о-о-о-од!
А тут:
– Наза-а-а-а-ад!
А там:
– Вперео-о-о-о-оо-д!
Звон клинков.
Выстрелы.
Кто-то поскальзывается в луже крови, кого-то добивают.
– Виноват.
Сонник смотрит на хозяйку, опускает голову:
– Виноват.
Сонник.
Это который сны делает.
Тяжелая работа, что есть, то есть.
А вот теперь сонник смотрит на хозяйку и говорит:
– Виноват.
Хорошая хозяйка у сонника.
Цель.
Это цель, которая вперед.
Сонник оправдывается, сонник сам не знает, как так вышло, что не послушались люди, не повернули люди, а вон как – одни говорят – вперед, другие говорят – назад.
А цель не сердится.
Вот это вот самое странное.
Не гневается цель.
Смотрит на сонника, ну как смотрит, у цели глаз нет, и лица нет, и ничего нет, а вот – смотрит.
И говорит соннику:
– Молодец.
– Ну а как ты хочешь… цель-то, она как живет?
Смотрю на вражеского сонника, – мда-а, разобрало его винишко, разобрало, надо же как развезло с одного бокальчика…
Пожимаю плечами:
– Ну, так и живет… сны снит…
– Сны-ы-ы… это раньше было, когда цель молодая была, сильная… сейчас-то состарилась цель, сейчас-то мало ей сна, чтобы потом орали – назад…
Меня передергивает. Моя цель орет – вперед.
– Я, вроде слышал, что цель наоборот, чем больше живет, тем сильнее становится…
