Что-то случилось – здесь, сейчас, люди еще не могут понять, что…
Юмми срывается на крик – до хрипоты:
– Убили императора!
И все – от мала до велика – кричат:
Убили императора! У-би-ли!
Замерли вражеские войска, стушевались в растерянности. Еще не верят, еще не понимают, что уже – всё…
– Пи-ить!
Тише ты.
…Юмми прячется среди руин.
– Пи-ить!
Это сын.
Юмми шипит на сына, где я тебе пить возьму. Сын не понимает, сын вырывается, бежит на улицу, бросается кому-то под ноги, кому-то чужому, незнакомому, тянется к фляге на поясе чужака…
Юмми смотрит, Юмми не понимает, никогда не видела, чтобы лица у людей были розовыми…
Эт просыпается.
Хочет встать – вспоминает, хватается за сон, вот он, вот он, вот он, было же, было же, было, вспомнить бы еще, что было…
А вот.
Юмми.
Эт знает Юмми, Эт много раз видел Юмми, вот так, во сне.
И все видели Юмми.
Только не знали, откуда Юмми, где Юмми, почему Юмми.
А вот теперь знают.
Юмми.
Там.
Впереди.
Полный вперед.
Нет, это не сразу, конечно, полный вперед. Это еще сколько челнок замедляться будет, а потом сколько еще челнок разгоняться будет в другую сторону, сколько, сколько…
Ну да это ничего.
Это дело времени.
Остановятся.
Разгонятся.
Тут делов-то на одно поколение, еще не успеют умереть те, кто видел сны про Юмми. А может, еще дети их сны про Юмми посмотрят, – кто их знает, эти сны, говорят, они долго жить могут…
– Ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!
Это Лиза. Или Эльза. Или Кэтти. Или еще кто. Он вглядывается в сон, он пытается вспомнить имя женщины – не может.
А женщина срывается на крик:
– Ненавижу тебя! Ненавижу!
Луг, залитый солнечным светом.
Солнце.
Не как на картинках, а настоящее. Он почему-то помнил, что солнце меньше, а оно вон тут какое.
Солнце.
Запахи – какие бывают летом на лугу.
И Лиза. Или Эльза. Или Кэтти. Или еще кто:
– Ненавижу тебя!
Он бормочет что-то про заработки, про долго-мы-с-тобой-еще-в-этой-развалюхе-ютиться-будем, – она не слышит, она ненавидит, ненавидит, ненавидит.
Она останется.
Он уже знает – она останется.
Джеки просыпается.
Ловит сон за кончик хвоста. Отчаянно пытается вспомнить имя – не может, не может, не может. Имя осталось там, он толком не помнит, где, он только знает – там, там, у того берега, от которого когда-то отчалил челнок.
Джеки спускается в архив, наталкивается на очередь, – сегодня все спускаются в архив, сегодня все хотят вспомнить, что было там, там, у того берега. Архив молчит, – нет, не совсем молчит, выдает какие-то цифры и факты, архив ничего не скажет про луг, залитый солнечным светом, и про Кэтти, и про – ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу.
И у всех от мала до велика срывается с уст:
– Кэтти.
Ну, или там Лиза, или Эльза, или еще как.
И – по всем отсекам, по всем коридорам, по всему челноку клич:
– Полный наза-а-а-а-ад!
Кто-то, правда, еще возразить пытается, ну вы сами посудите, какая Кэтти, откуда Кэтти, почему Кэтти, это когда было – Кэтти-то, а мы когда, – мы-то, от Кэтти и косточки истлели, и память сама, и…
Его не слушают.
Потом его пристрелит кто-то, потом будут искать – кто пристрелил, так и не найдут, да и не особо стараться будут искать.
Потому что.
Кэтти.
Пришел рай.
Нет, не на земле.
Во сне.
Пришел осторожно, постучался к людям, люди открыли, люди пустили, люди всегда сны пускают. А там озеро, прозрачное, до самого дна, и кажется, что лодка плывет по воздуху. А там еще цветы в человеческий рост. А там еще вода на вкус как вино. И…
