Кеша сноровисто спеленал тельце сухим тряпьем, из которого торчала лишь взъерошенная воробьиная голова, и почувствовал, как благодарно притихла под его пальцами птаха.
В обеденный перерыв Кеша накрошил подопечному хлебных крошек, но тот подношение не принял. Сидя на краю бетонного перекрытия, воробей дремотно покачивался.
– Чив! – решил взбодрить своего питомца Кочелабов. Очень похоже у него получилось.
Воробей приоткрыл глаза и опять задремал.
– Квелый совсем, бедолага, – заключил Кочелабов. Ничо, оклемаешься, помереть не дадим.
Шурка принесла из буфета пряников и две бутылки лимонада, для себя и для Кеши – вот тебе и обед. Умяв приношение, вовсе взбодрился Кеша, а уж после того, как спросила Шурка, и вовсе глазами засверкал:
– Мебель-то какую поставишь?
– У-у-у!.. Мне бы только ключи получить, а там, ехор-мохор, хоть на голом полу улягусь. Мне б только ордер, – всех напою вусмерть!
– Денег-то где возьмешь?
– Гроши найду. На пальто вон берег, обойдусь. Наша порода северная.
Вот и солнце показалось, приласкало сварщиков, сидящих на штабеле сосновых досок. И тотчас с бетонного карниза раздалось робкое:
– Жив!
Взъерошенная воробьиная голова, покачиваясь, тянулась к солнцу.
– Эй, ожил, да? – обрадовался Кеша.
– Жив! Жив! – увереннее раздалось сверху.
– Чирикнул и Кочелабов, по-птичьи склонив голову.
Воробей помолчал, нацелясь на спасителя темной бусиной глаза. Перетряхнул свое взлохмаченное пух-перо так, что едва на ногах устоял, и зачирикал еще громче. Так они и повели вдвоем свою песню.
– Жив-жив-жив! Жив! – дурея и захлебываясь от счастья, славил жизнь воробей.
То скворушкой, то дроздом вторил ему Кочелабов, засвистел, зачоркал, застрекотал, багровея лицом и вдохновенно посверкивая глазами. Уже замолчал воробей, ошеломленный лавиной Кешиных звуков, уже перестала удивляться такому концерту Шурка, а Кочелабов все вспоминал забытые с детства трели, хмелея от их переливов.
Стряхнув крошки с коленей, Лясота степенно произнес:
– Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела.
И верно – вороном каркнул.
Серенький болоньевый плащ председателя постройкома Безуглова обозначился вскоре на фоне маслянисто-желтой вскопанной глины. Вышагивал Безуглов, не торопясь, вроде в раздумье, но куда попало ноги не ставил, чертолом не перескакивал – обходил.
– Кочелабов, твое начальство идет, ключами от квартиры брякает.
Соловьем-разбойником выскочил из-за опалубки Кеша, загородил дорогу профоргу.
– Ты что… с цепи сорвался? – весело спросил Безуглов. Был он на голову выше Кочелабова, крепок в плечах и широкоскул. Этим летом Серега еще таскался с вибратором по дощатым настилам, работал бетонщиком, слыл рубахой-парнем, а нынче – полномочный представитель рабочего класса, так и на лице написано. Болонья на нем чистенькая и сапоги не заляпаны грязью.
– Тут сорвешься, туда его растуда, – в тон профоргу подхватил Кочелабов. Квартиру вот…
Само собой, задымил в бригаде перекур. Всем интересно было знать, что положено получить Кочелабову по закону и сколь скоро осчастливят его.
– Если документы быстро сдашь, на той неделе ордер получишь.
– Да я, ехор-мохор, хоть завтра!
– Давай-давай! Дом – игрушка. Главное, что вид на Амур и гастроном на первом этаже. Не хватило – можно прямо на босу ногу…
Вокруг одобрительно гоготнули.
– И горячая вода? – уточнил Кеша.
– Как в лучших домах Парижа… Семья-то у тебя большая?
