Зато встретилась с Алексом, как хотела.
Но лучше бы не встречалась. Потому что я хотела совсем не так. С другой стороны, его появление и реакция на моё присутствие становятся красноречивым сигналом того, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Я с трудом беру себя в руки и севшим голосом выговариваю:
– Говорят, в моей ситуации люди имеют право на один звонок.
Это всё, на что хватает моих юридических познаний. На то, что при задержании принято уведомлять родственников. Звонить родителям, чтобы в очередной раз выставлять себя разочарованием, было бы бессмысленно, но Милана точно сможет придумать что-нибудь и помочь.
– Диктуйте номер, – нехотя произносит Прокопьев.
– Мне нужен мой телефон и номер из справочника.
Дело в том, что наизусть я не знаю вообще ничьих телефонов, кроме своего. Хотя нет, прежде чем удалить номер Алекса из справочника, я тоже зачем-то его запомнила. Но Алекс и так здесь, и помогать мне явно не намерен.
– Ваш телефон изъят, упакован и опечатан – воспользоваться им в ближайшее время у вас не получится. Хотя вряд ли он понадобится вам в изоляторе, поэтому сильно расстраиваться по этому поводу не стоит, – небрежно замечает Прокопьев, а у меня внутри всё холодеет от этого ответа.
– Каком ещё изоляторе? – бормочу я, впервые в жизни заикаясь.
– Следственном. Сейчас прибудет ваш адвокат и оформим задержание на сорок восемь часов, а потом суд изберёт заключение под стражу на время расследования. Убийство – серьёзная статья, подозреваемые по ней редко разгуливают на свободе.
Кажется, голова сейчас взорвётся. Тошнота снова подступает к горлу, но я с трудом сглатываю. Сжимаю руки в кулаки, пытаясь понять, что делать. Растерянно произношу:
– Адвокат? Но у меня нет адвоката…
– Я так и думал, поэтому предусмотрительно вызвал для вас защитника по назначению, – заявляет Прокопьев и оборачивается к Алексу: – Волков, не стой столбом, и так опоздал. Санузел уже проверили, иди помоги осмотреть кухню. Там, кажется, УФО6 кровь выявил, нужно проверить.
Алекс кивает и уходит на кухню, где уже и без него царит оживление. Крови Ника там априори быть не может. Разве что моя собственная – я полторы недели назад палец ножом порезала. Мысли беспокойно мечутся в голове: от неожиданного обыска к неприятному следователю, от него к Сахарову-который-не-мог-умереть, от мёртвого Ника к безразличному Алексу, а от Алекса к изолятору. Кажется, «изолятор» – это тюрьма.
– Я не убивала Сахарова, – бормочу я, понимая, что этот факт, кажется, никого не волнует.
– Следствие установит, убивали или нет. Но пока вы – единственная подозреваемая. Поэтому посидите в изоляторе, для вашей же сохранности.
Новое упоминание об изоляторе не проходит бесследно. Фантазия слишком живо рисует картинки безжизненных серых стен, наручников, решётки. Я испуганно ёжусь. Так, словно в тёплой комнате вдруг похолодало.
– Кстати, – не унимается Прокопьев. – Перед началом обыска я предлагаю вам добровольно выдать всё, имеющее отношение к убийству: оружие, или предметы, использованные в качестве него, вещи Сахарова, тело последнего или его части…
У меня определённо слишком хорошая фантазия – это не хвастовство. В моем случае это больше минус, чем плюс. Едва успеваю снова унестись в душевую, чтобы склониться над раковиной. Прокопьев не останавливает меня, лишь издевательски посмеивается. Кажется, моё состояние его радует.
