Вместе с Федором Щусем, что уже оправился от контузии, Нестор взял под руки хозяина, поднял его с колен. Тот плакал по-детски. Ну что ты с ним будешь делать? Погладить по лысине?
– Перестаньте, – сказал Махно. – Прошу вас. Зовите же своих людей.
Но барин раскис окончательно, и его усадили в кресло.
– Батько, брось возиться с ним! – грубо вмешался Петр Лютый. – Будь он в силе, дал бы тебе сапогом в лицо или прикладом по голове.
Нестор укоризненно взглянул на помощника, и тот умолк. Тут явилась барыня, тоже в годах, со следами былой симпатии на узком, нервном лице.
– Здравствуйте, незваные гости!
– Позовите слуг, – не обращая внимания на ее тон, весьма вызывающий, велел Махно. Она распорядилась, и дворовые мигом пришли.
– Не бойтесь и не волнуйтесь, – сказал он. – Только прошу: никуда из имения не отлучаться. Иначе всё сожжем, а убегающих уничтожим. Теперь освободите залу!
Он не мог и не хотел объяснять им, что отряд скрывается от врага.
– А мне скоро готовить завтрак барыне, – сообщила, посмеиваясь, молодка и озорно взглянула на Щуся. Она считала его главным. – Так что же, я не могу никуда пойти? Ни за молоком, ни за сметаной?
– Идите… отсюда! – прикрикнул на нее Нестор.
Когда прислуга с барином удалились, хозяйка и не подумала уходить, присела в кресло и спросила без тени смущения:
– А кто вы, собственно, такие, господа? – и ясно стало, что именно она здесь командует.
– Я Батько Махно.
– У вас, быть может, есть имя, отчество?
– Нестор Иванович.
– Очень приятно. А меня зовут Алевтина Валентиновна. Слушаю вас.
Махно валился с ног от усталости, болела рука, и Тина там ждет во дворе. Но помещица держалась столь корректно и уверенно, и еще что-то было в ней такое, что невозможно не отвечать.
– Мы враги богачей, гетмана Скоропадского и посадивших его на трон немецко-австрийских офицеров. А боремся за волю всех униженных и оскорбленных властью, которая строит тюрьмы, держит полицию и творит, что хочет, мадам. Много преступного вы делаете для тех, чьим потом и кровью пользуетесь, бездельничая.
– Позвольте, – перебила его хозяйка и продолжала наставительно: – Так было от веку. Кто-то работает в поле, кто-то руководит и следит за порядком. Хотя вы, вероятно, считаете это бездельем. А кто-то еще занимается наукой, искусством. Желаете это поломать?
Ей казалось нелепым, что эти простолюдины, отравленные гордыней и вседозволенностью, мечтают сами управлять, более того – хотят переделать Божий мир!
– Да, у нас будет свой, революционный порядок.
– Кстати, слышали, что гетман бежал в Германию?
– Нет, – удивился Махно.
– Значит, воюете с тенью. Куда же вы денете несогласных?
– Уберем в соответствии с волей народа, мадам.
– Ой-йо-йой! – испугалась Алевтина Валентиновна и даже ручками притворно замахала. Нестор разглядел на ее тонком носу синюю жалкую прожилочку.
– Вы не шутите? – спросила барыня.
– Отнюдь.
– Кровь станете возами возить. Вы что, Люцифер?
Махно улыбнулся.
– Ни в какого черта не верю.
– Простите, Нестор Иванович, это ваше личное дело. Но коль скоро намерены обездолить несогласных, распорядиться их будущим, то невольно на место Всевышнего претендуете. Он создал этот мир, и никому не подвластно менять его. Да, да! – она вскочила с кресла. – Сверхчеловеки! Заратустры!
«Треклятущая баба», – рассердился Нестор. В божественный промысел он не вникал, и что дано человеку, а что нет – его не волновало. Но эта высь, до которой поднялся их спор, была ему недоступна, раздражала, выводила из себя. Бежавший Вольдемар Антони тоже козырял Заратустрой. Что он им дался?
