– Тётушка, дозволь уйти, – попросила Инн не своим голосом.
– Иди, иди, голубка.
Все в деревне знали, что Инн любит рябиновые ягоды. И все знали, что она до смерти боится собак.
В ночь после приезда Миросвета Инн видела странные сны. А наутро ей показалось, что сорочка на спине пропитана чем-то холодным и липким. Потрогала – нет, сухая.
Проснулась она ещё до света, и, чтобы смыть дурной сон, решила пойти на пруд да искупаться. Но вода оказалась холодновата, и Инн просто приподняла подол, села на мостки и стала болтать ногами в пруду, омывая их до колен.
Запели петухи, над лесом раскраснелась полоска зари, и на её фоне взвился вверх дымок из кузни. Вот бы Яр сейчас был не там, у мехов, а здесь, рядышком с Инн…
Что-то хрустнуло в кустах, отзываясь на её мысли. Она вскочила, оправила подол. Неужто кто из неудавшихся ухажёров вздумал подглядывать? Инн аж кровь бросилась в лицо, захотелось убежать от стыда. Но она набралась смелости:
– А ну, выходи!
Никто перед ней не показался, и в голове мелькнуло: «Может, зверьё просто?» Только вот не бывает у зверья такого чистого бархатного голоса, какой послышался вдруг из-под шатра ивовых веток:
– Правду говорят, что у вас тут чудеса на каждом шагу.
Инн испугалась бы, наверное, не так сильно, если б за кустами оказался медведь или волк. Зверья бояться стоит меньше, чем незнакомца из свиты княжича, который подглядывает за девушкой на пруду.
– Не дрожи так, не обижу, – снова заговорили ивовые ветки. – Если покажусь, не будешь бояться?
– Я и так не боюсь! – соврала Инн, и голос её прыгнул вверх, как зайчишка.
– То-то я вижу, как у тебя от смелости щёки зарделись.
– Дразнишься? – робко улыбнулась Инн.
– Дразнюсь, – послышался шутливый ответ. – И показываться я передумал. Не увидишь, пока имя своё не назовёшь.
– Инн! – тут же крикнула она.
– Прости, красавица, обманул я тебя. Всё равно не покажусь. Больно мне нравится тебя подзадоривать.
– Как знаешь, – ответила Инн, хотя любопытство так и распирало. – Пора мне. А ты не подглядывай больше, нехорошо это.
– Никак удержаться не мог, уж больно белые у тебя ножки.
Ивовые ветви дрогнули – вот-вот кто-то из-за них появится, но тут же снова бессильно повисли. Будто тронул их незнакомец, да тут же передумал, отпустил.
– Ещё свидимся, красавица Инн.
Она развернулась и побежала прочь. «Белые у тебя ножки», – крутились стыдные слова в голове. Даже мысли у Инн не возникло, чтобы дать круг, спрятаться рядом с ивами да посмотреть, кто из-за них выйдет.
Следующие дни она не вылезала со двора. Подруги зовут вечером песни петь – не идёт, у костра посидеть – не идёт. А ну как тот, с пруда, будет среди деревенских смотреть на Инн, дружкам пересказывать всё да потешаться? Лишь когда тётушка попросила добежать до кузницы, отнести Яру молока в благодарность за то, что плуг починил, Инн ушла из дома.
А когда вернулась, не поверила глазам. Во дворе на карауле стояли дружинники княжича, у калитки – воз, укрытый рогожей. Зашла в дом, а там все лавки завалены тканями, лентами, шубами, за столом сидит сам Миросвет, а тётушка его чаем с медком потчует. Инн положила ему поясной поклон и глянула на тётушку, что та скажет делать: баранок с маком принести или с глаз долой убраться.
– Присаживайся, голубка – сказала тётушка.
Инн сделала шаг и остановилась. Как можно ей за один стол с княжичем? Да и зачем?
– Не дрожи так, не обижу, – светло улыбнулся Миросвет.
