Несуразица - страница 44

Бумажек оказалось достаточно для массивного «Дела». Это называлось безобидным: «подать заявление». Пройдя конкурсный отбор, ОН отправился за общежитием. Дали – в корпусе по «тридцать восемь сталеваров». Получив место, поднялся на какой-то там этаж и заматрасил один из четырёх пружин в чулане с солидным названием: «комната номер сорок восемь». Застолбив пару вешалок своими вещами и галстуками, ОН решил пойти осмотреть городской пляж имени Жданова, находящийся – как сказали – рядом. /Бедный Жданов, кто бы ты ни был! Это ж надо, так достойно(!) прожить свою жизнь, чтоб потом тобой обозвали грязный, засиженный, обделанный песок речного побережья!/ Задумав с серьёзным усилием готовиться ко вступанию, ОН прихватил с собой какое-то толстое пособие для последнего курса, вовремя выпавшее из шкафа и существенно повлиявшее на форму нового(й) левого(й) босоножка(и). С этой тяжёлой книженцией солидность образа была заказана, и ещё: массивный однотомник мог пригодиться как подушка для головы. Пляж считался пятой аудиторией института. Четыре для лекций находились непосредственно в студенческом городке, а шестой аудиторией являлся пивной бар – через балку, прозванный «реанимация». В нём жили студенты. Нередко там приходилось слышать общую дежурную шутку:

– Сколько бокалов берём для начала, пятьдесят?

– Нет, это уж слишком! Завтра зачёт! Сорок девять пока достаточно!

Вечером первого дня, нажарившись с солнцем, накормив собой жару и вдоволь назнакомившись с другими иногородними людьми, ОН, возвернувшись, вступил во что-то липкое и засасывающее: вечернюю жизнь общаги. На коридорах, кухнях, подоконниках, лестничных площадках, холлах, умывальниках и вестибюлях всё двигалось, стояло, гремело, шуршало, толкалось, кокетничало, читало, зазнавалось, конфузилось, спотыкалось, брезговало, удивлялось, рассказывало, тюкало, недоумевало и тут же привыкало.

Свою комнату ОН вычислил сразу, благодаря особой наблюдательности и яркому узелку «на память», который загодя намертво прикрутил к дверной ручке. Остальные ориентиры тоже не давали о себе спать: разрушенной штукатуркой, близким нахождением к ступенькам между этажами и неоднократно, годами выбиваемой ногами двери. Сейчас в этом проживалище на трёх остальных, ободранно-ржавых, обвисших до пола гамаках-качелях обосновалась серьёзная молодая поросль – будущий сад общества. Безошибочно знающие, чего хотят от жизни, строго держащие курс на зажиточное грядущее с хрусталём в импортном серванте и «авто» в собственном гараже, соучастники предстоящего розыгрыша этогогоднего тиража жевали книжную герань. Их напыщенность заставляла задуматься о своей никчемности. Обложавшись трудами хитрой школьной программы и обоклавшись умными источниками дополнительной литературы, покашливая и пошмыгивая соплями в себя, семнадцатилетние, перенасытившиеся мудростью и опытом фобофилы изредка позволяли себе расслабиться, сбросив через плечо поправку о единообразии первого поколения у Менделя, о темновой фазе у Фотосинтеза или о хромосомном наборе у Митоза. И дальше прослюнявливали насквозь запотевшие страницы.

Взглянув с пристальным мельком на эту, невообразимо естественную картину акварелью: «Индюки прилетели, сели и писают горячим кипятком перед этапом забития», ОН слегка познакомился и на стене, которая уже давно перехотела быть светлой, фломастером написал: «Поступил! 1920 век!». Затем расписался под исподлобые косяки и, не став мешать себе, удалился. Благо, ОН уже имел в «знакомых» нормальную абитуру всех полов, характеров и национальностей, с которой можно было провести время, не вдаваясь в подробности завтрашней битвы больше, чем с двумя остальными человеками на «место».