– Язык прикусил от жадности, – засмеялся Генка, – Смотри! С лица сходит, сейчас блевать помчится.
И действительно, военком, зажав рот ладонью, ринулся в ванную.
– Зачем ты его так?
– А… пошел он! Крыса! Ты был на кладбище?
– Конечно.
– Вот, вот, у него спроси. На аркане не затащишь. Он – «не переносит» – зло передразнил Генка. Взял половину похожего на сердце помидора, аккуратно посыпал солью, откусил, потом еще, еще.
– Вот и все. Прекрасная овощь, чем и знаменит наш город. Налегай, там таких нет. Вспоминать будешь – слюной изойдешь.
Появился Андрей Яковлевич, смущенно покряхтывая, подсел к столу. Долил в стаканы водки.
– С детства кровь не переношу.
Генка что-то хотел сказать, потом махнул рукой.
– По последней! Завтра с утра заскочу за тобой. Борт транзитом до Ташкента будет, может, на нем получится.
Вышли из подъезда. Вечерний воздух посвежел, загустел запахами. С Волги потянуло пахучей сыростью. Болотков раздул ноздри, развернул грудь.
– Как вода-то пахнет. Вроде гнильца, вроде прелость, а вроде огурцами свежими.
– Травой скошенной, сеном степным, – вставил военком.
– Морем: йодом, солью, рыбой, – добавил Сарин.
За домом зашумела машина, вывернулся из-за угла Газик. Андрей Яковлевич приобнял Олега.
– Ну, капитан, ни пуха, ни пера. Завтра без меня. Чем мог, тем помог!
Болотков сплюнул три раза:
– Там я пакетик положил, в сумку твою курсантскую, отдашь, если спросят меня. – И на вопрошающий взгляд Олега, небрежно бросил:
– Ничего криминального. Деньги там. Знакомый попросил передать с оказией. Долг, какой-то. Не афишируй особенно, – махнул рукой, – до завтра.
Олег постоял, не спеша побрел по тропке, среди сосенок, в сторону автобусной остановки. Мучительно хотелось увидеть сына, прижать, приласкать, почувствовать родное, доверчивое тепло под рукой. Посмотрел на себя в оконное стекло магазина: фуражку забыл. Остановил такси: «Подбросишь до окраины?» – «Садись, командир!»
Таксист попробовал разговорить Олега, но, встретив короткие односложные ответы, замолчал.
– Тут сверни, – Сарин показал на проулок. – Потихоньку рули, у второй улицы остановишься.
Этот город любил природу: хоть центр, хоть окраина – зеленые аллеи. Тещин – второй дом. У двора асфальт, в этот год, наверное, положили? На лавочке, в тени тополей сидит сама; старшая дочь, Ольга, стоит напротив. Сын с велосипедом ковыряется, прислонив его к дереву. Сарин отпрянул от окна, шофер молчал. Олег гонял желваки, вминая в себя желание рвануться из машины, упасть перед ними на колени, крикнуть: «Люблю я вас, простите; может, никогда уж не увидимся, не держите зла, обиды на меня!»
Ольга что-то сказала сыну. Тот, беспомощно запнувшись, сделал несколько шагов к машине.
– Поехали!
Когда выезжали на трассу, Сарин оглянулся: три одинокие фигуры застыли у кустов сирени: «Вот и проводили». Шофер покосился на Олега.
– Твои?
– Да… мои…
– Куда теперь?
– Назад, домой.
– Уезжаешь куда?
– Уезжаю.
– В Афган, наверное?
– Может быть…
– Чего ж не вышел, а как не увидишь больше?
– Испугался.
– В таких делах страх побоку, семья не шутка. Вот у меня, например, – досказать не успел, подъехали к остановке.
– Извини, сколько с меня? Домой пойду.
– Подожди, командир, не надо денег, на минутку задержу, – шофер, может немного старше Олега, достал из бардачка бутылку водки, – Желаю тебе, капитан, вернуться живым и здоровым, к семье вернуться. Счастья желаю от всей души. Он выпил, налил Сарину.
