А л е к с а н д р. А что же отец ее?
К р у п о в. Его это мало беспокоило. А когда понял, что скоро падет на его дом рекрутская очередь и прочие подати, тогда и объявил о том голове и становому…
А л е к с а н д р. И случай показался полиции очень мудрен?
К р у п о в. Да, ему отказали, говоря, что он пропустил десятилетнюю давность… Дело длится годами.
А л е к с а н д р. И вы молчали?
К р у п о в. Трудно такое доказывать. Тут – проза жизни, там – духовное лицо… консистория вмешалась. В противовес очевидному ссылаются на бумаги, оставленные пьяным попом…
А л е к с а н д р. Неужели ничем нельзя помочь бедной девушке?
К р у п о в. Не знаешь, с какого конца подступиться. Один из самых печальных результатов петровского переворота – это развитие чиновничьего сословия. Класс искусственный, необразованный, голодный, не умеющий ничего делать, кроме «служения», ничего не знающий, кроме канцелярских форм, ничего не решающий и не желающий решать, он составляет какое-то гражданское духовенство, священнодействующее в судах, полициях, присутственных местах и сосущее кровь народа тысячами ртов, жадных и нечистых.
А л е к с а н д р. С вами даже спорить не приходится, остается только соглашаться…
К р у п о в. Извините, Александр Иванович, меня, кажется, зовут в тот дом. Сожалею, что не услышал вашего мнения… Надеюсь увидеться вечером. А сейчас желаю вам приятной прогулки (Уходит).
А л е к с а н д р (размышляет). Это довольно оригинальное произведение русского надлома. Поставленный довольно независимо, он все-таки сломался. Вся деятельность его обратилась на преследование чиновников сарказмами. Это его поэзия, его месть, его крик досады, а может, долею и отчаяния.
Крупов в доме пациентки. Анна Федоровна лежит в постели с вспухшими глазами. Люди испуганы. Мебель в беспорядке.
К р у п о в. На что жалуемся, уважаемая Анна Федоровна?
А н н а Ф е д о р о в н а. Ах, доктор, вы же видите: у меня жар…
К р у п о в. Вижу, вижу… Что еще беспокоит?
А н н а Ф е д о р о в н а. Какая-то странная боль в груди.
Доктор профессионально, но с небрежением прослушивает больную, подсчитывает пульс и прочее…
К р у п о в. У вас, Анна Федоровна, нервы расстроены, я вам пропишу немножко лавровишневой воды… Принимайте (в сторону) … Сколько, бишь вам лет? – Принимайте капель по двадцать.
Больная веселеет и кусает губы.
К р у п о в. Жизнь, которую вы ведете, вас расстроит окончательно. Вам надобен покой безусловный, тишина, иначе из всего этого выйдут серьезные последствия.
А н н а Ф е д о р о в н а. Я несчастнейшая женщина, Семен Иванович, у меня будет чахотка, я должна умереть. И все виноват этот изверг – мой муж… Ах, Семен Иванович, спасите меня.
К р у п о в. Извольте. Вот рецепт: возьмите небольшой чистенький дом, в самом дальнем расстоянии от Никанора Ивановича, прибавьте мебель, цветы и книги. Живите, как сказано, тихо, спокойно. Это лекарство не из аптеки, но вам поможет.
А н н а Ф е д о р о в н а. Легко вам говорить, вы не знаете, что такое брак.
К р у п о в. Не знаю, но догадываюсь: полюбовное насилие жить вместе, когда хочется врозь, и совершеннейшая роскошь, когда хочется и можно жить вместе, не так ли?
А н н а Ф е д о р о в н а. О, вы такой вольнодумец! Почему вы хотите нас развести? Как я покину мужа?!
К р у п о в. Любите ли вы сколько-нибудь его?
А н н а Ф е д о р о в н а. Ах, нет, я готова сказать это перед всем светом: безумная тетушка моя сварганила этот несчастный брак.
