В это он свято верил.
Пока я играла, Юрий работал. Что бы он ни делал, ему необходим был гибкий график, потому что он должен был вернуться в квартиру до того, как в нее войду я. Домой меня подвозил инструктор или кто-нибудь из родителей других детей. Потом мы с Юрием садились и проговаривали каждое мгновение прошедшего дня и готовились ко дню грядущему. Он занимался моей одеждой и инвентарем. Долгие годы я ходила в обносках – юбках, шортах и обуви – той же Анны Курниковой. Первое, что сделала моя мама, когда она, наконец, приехала в Америку, так это провела ревизию моего гардероба и выбросила весь этот хлам в мусорное ведро. Но что мог Юрий знать об одежде? Он кормил меня, одевал и подстригал. Помню, как я сижу на крышке унитаза в ванной, а он причесывает и подравнивает мои пряди прямо поперек, как у мультяшного героя.
Было ли мне одиноко? Грустила ли я? Я жила этой жизнью, и мне не с чем было ее сравнивать. Раз в неделю я говорила с мамой по телефону. Разговоры были короткими из-за дороговизны. Она спрашивала меня о том, чем я занимаюсь, и говорила, что любит меня. Он все еще пыталась заниматься моим образованием, даже на таком расстоянии. Самым главным для нее было, чтобы я не забыла о своих русских корнях, чтобы я могла читать и писать по-русски и чтобы я знала русских писателей и их главные книги. Она говорила, что я не должна забывать, кто я и откуда приехала.
– Если ты не знаешь, откуда ты, то ты не знаешь, кто ты, – повторяла она.
Я плохо помню наши разговоры, но хорошо помню письма. Я писала ей каждый день. И в конце листа подписывала своими каракулями: Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя!
Однажды русский мальчик, с которым я дружила – у него был брат, и он был из богатой семьи, – схватил мое письмо и убежал, читая его вслух. Он стал смеяться надо мной.
– Почему ты так часто пишешь «люблю тебя»? – интересовался он.
– Но это же моя мам, – защищалась я.
– Ну и что? – не понял он. – Сплошные сопли.
Помню, как я посмотрела на него и спросила:
– А разве ты не говоришь маме, что любишь ее?
– Ну, говорю, но не так часто, как ты, – услышала я в ответ.
– Может быть, потому, что твоя мама рядом, а моя нет.
Когда я говорила это, в моих глазах стояли слезы, так что, может быть, я грустила больше, чем готова в этом признаться.
Когда я немного подросла, то стала ходить в общеобразовательную школу рядом с академией. Хотя в самом начале, когда я еще не знала английского, моей единственной учительницей была старая русская дама, которая приходила к нам домой несколько раз в неделю. Она учила меня основам – математике, истории, английскому, хотя его я учила по телевизору. Эти ранние дни закалили меня. Сейчас я думаю, что они объясняют мой характер, стиль моей игры, мое поведение на корте и почему меня трудно победить. Если у вас нет мамы, на груди которой можно поплакать, то вы не плачете. Вы просто живете, зная, что рано или поздно все изменится – боль пройдет, а фортуна повернется к вам лицом. И такой подход больше чем что-либо характеризует мою карьеру. Я никогда не брюзжу. Не бросаю ракетку. Не угрожаю линейным судьям. Но я и не отступаю. Если вы хотите меня победить, то вам придется отрабатывать каждый мяч в каждом гейме. Я вам ни в чем не помогу. Некоторые люди, особенно те, кто вырос в загородных клубах, на подстриженных полянах не привыкли к девочкам, которые ведут себя как ванька-встанька.
