Как Джимми Иллис меж котов
[15], всех лучше знает дело.
Покуда бедный паренек выплясывал чечетку,
Она его за челку хвать и влезла пальцем в глотку.
Да только он захлопнул рот и палец сжал зубами!
Завыла бедная, как зверь, не передать словами.
Никто не знал, что делать с ним, все струсили отменно.
Один сказал: “Тут кувырок помог бы непременно”,
Другой за зельем побежал, а тот, жуя петрушку,
Рассказ о мальчике повел, что проглотил лягушку.
А кто-то головой качал и говорил в печали:
“Добром не кончит мальчуган, давно мы это знали.
Он птичьи гнезда разорял, любил играть в орлянку
И как-то кошке привязал к хвосту пустую банку”.
Но тут Большой явился Джим и говорит: “Эх вы!
Всему-то надо вас учить, ни рук, ни головы!”
Дал подзатыльник пареньку, не тратя слов на спор,
Костяшка вылетела вон, и кончен разговор.
Везуч был этот мальчуган и проживет сто лет,
Везуч – коль у него во рту другой костяшки нет!
Меня давно увлекает эволюция языков и дивергенция местных форм языка, которые постепенно превращаются в диалекты, такие как корнуолльский и джорди, а затем незаметно расходятся все дальше и становятся отдельными языками, как, к примеру, немецкий и голландский, каждый из которых, несмотря на явное родство, непонятен носителям другого. Здесь напрашивается аналогия с генетической эволюцией, которая о многом говорит, но при этом способна ввести в заблуждение. Когда две популяции дивергируют, становясь разными видами, точкой их разделения на два вида считается момент, когда они теряют способность скрещиваться друг с другом. Я предлагаю считать точкой разделения двух диалектов на два языка тот аналогичный переломный момент, когда попытка носителя одного из них говорить на другом начинает восприниматься как комплимент, а не как оскорбление. Если бы я пришел в паб в Пензансе и попытался говорить на корнуолльском диалекте английского, это могло бы для меня плохо закончиться, поскольку корнцы подумали бы, что я их передразниваю. Но если я поеду в Германию и попытаюсь там говорить по-немецки, немцы только обрадуются. Немецкий и английский дивергировали достаточно долго. Если мое предположение верно, то где-то (быть может, в Скандинавии?) должны быть примеры диалектов, находящихся на грани превращения в разные языки. Я ездил недавно с лекциями в Стокгольм, где меня пригласили на ток-шоу, которое показывали по телевизору как в Швеции, так и в Норвегии. Ведущий и некоторые из гостей были норвежцами, и мне сказали, что телезрители обеих стран без труда понимают и шведский, и норвежский. Что же касается датского, то его большинство шведов понимает с трудом. В соответствии с моей теорией можно ожидать, что шведу, приехавшему в Норвегию, скорее всего, не стоит пытаться говорить по-норвежски, чтобы ненароком никого не оскорбить, но шведа, приехавшего в Данию и пытающегося говорить по-датски, примут там на ура[16].
Когда умер мой прапрадед доктор Уолтер Уэрн, его вдова переехала из Хелстона на полуостров Лизард, где построила дом на западном берегу с видом на бухту Маллион. Этот дом по-прежнему принадлежит нашей семье. От бухты Маллион по очаровательной дороге, проложенной над обрывом среди цветущих армерий, можно дойти до мыса Полдью, откуда Гульельмо Маркони в 1901 году впервые осуществил радиосвязь через Атлантику, передав азбукой Морзе многократно повторенную букву S. Неужели же по столь знаменательному поводу нельзя было сказать ничего более интересного, чем “s s s s s s”?
