– Жека!.. Жека! – несколько голосов раздались почти одновременно в углу стройплощадки, где мужики из их бригады строили тепляк. Евгений Зотов, Женька, а короче – Жека – это имя, дворовое и школьное, превратилось теперь в его кличку.
Траншея под фундамент, которую копал Жека, была ещё неглубокой, и он легко, почти с места, выпрыгнул из неё и пошёл навстречу парню, который направлялся от группы мужиков в его сторону. Круглолицый парень с добродушной ухмылкой на лице, не здороваясь и не спрашивая его ни о чём, протянул ему записку.
– Суточники из КПЗ просили передать от кентов твоих – им большой срок светит!.. Вооруженный разбой, квартирная кража… Мента они ещё порезали, – круглолицый говорил с сожалением, но ухмылка всё не исчезала с лица, словно он с ней родился и обязан с ней умереть. – Дела у них паршивые… Я не видел, но суточник мне сказал, что Санёк, старше который, видать, крепко переживает… По камере из угла в угол шастает, а самого так и трясёт!.. А у подельника его, чернявого, они попросили клёвый свитер – чистая шерсть… Зачем, говорят, тебе – всё равно на зоне, в каптёрке, моль на труху схавает… Не отдал, наверное, на что-то надеется!
Зотов, кивнув головой, словно соглашаясь с парнем, развернул записку и пробежал по ней глазами, не вникая особо в содержание, а больше разглядывая печатные буквы, написанные карандашом, и пытаясь понять, кто из дружков мог её написать. А когда оторвал взгляд, то не обнаружил перед собой круглолицего – тот будто растворился в сумраке осеннего утра…
В записке, на обратной стороне клочка старых, цветастых обоев, сообщалось, что его лагерных кентов будут судить в ближайшую среду в Кымском райсуде.
Ребята просили Жеку организовать им водяры после суда, достать и передать деньги, сколько он сможет. Зотов задумался, но ненадолго, а затем продолжил копать траншею. Углубился на своем участке ещё на два штыка, а потом решил тут же в траншее перекурить.
– Вылазь, ударник! – послышался голос сзади. Жека обернулся и увидел над собой смуглое лицо Лёхи с добродушной, фиксатой улыбкой.
Прежде, до зоны, Лёха работал сварщиком, а ныне, на условной воле, как и Жека, значился бетонщиком и сейчас рыл землю под фундамент будущего кинотеатра.
Жека уже подметил, что Лёха становился таким подобревшим обычно перед обедом либо после выпивки: его прокопчённое от сварки лицо, обычно хмурое и озабоченное, на это время веселело, а в чёрных, маслянисто-слезливых глазах Лёхи начинали играть бесоватые искорки.
– Пора обедать, – сказал Лёха и помог выбраться Жеки из траншеи, в которую тот углубился почти до пояса.
По дороге Жека размышлял о дружках, об их просьбах, не зная, как ему поступить в этой ситуации.
«Может, Лёху спросить?» – соображал он.
Хотя все люди на эту новостройку прибыли из одной зоны и одним этапом, большинство из них знали друг друга плохо. Со многими Зотов не успел толком познакомиться: одних различал по именам или кличкам, а других знал лишь в лицо. Да и с Лёхой он познакомился только недавно, благодаря Серёге Грозину, которого знал ещё по пребыванию в следственном изоляторе.
Но Серёга работал в промкомбинате, на пилораме, проживал там же, в местной общаге, и всё это находилось на другом конце Найбы, километра два с лишним отсюда. Лёха – мужик поживший, на вид раза в два старше Жеки, но он всё же не стал беспокоить его своими сомнениями.
