Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес (сборник) - страница 25

И Савостьянов кричит, обернувшись ко всем остальным:

– Господа! Внимание! Александр Сергеич хочет прочитать свои стихи о Грузии!

Хлопают со всех сторон в ладоши и кричат:

– Слушаем! Ждем! Александр Сергеич! Читайте! Читайте!

– Какой вы скорый! Разве так можно? – как бы сердясь, обращается к Савостьянову поэт. – Ну все равно… Читаю…

Гром аплодисментов. Когда они стихают, голос Савостьянова:

– За невесту Александра Сергеевича! Ура! – И при общих криках «ура» все теснятся чокаться с Пушкиным.

Эрзерум. Дворец сераскира, в котором расположился штаб графа Паскевича-Эриванского. В штабе, большой, но по-восточному низковатой комнате с ободранными диванами у стен, столы походные, из палатки командующего армией. На одной из стен развешано оружие, отобранное у пашей при сдаче их в плен. В отворенные окна видны мечети, минареты и плоские крыши домов Эрзерума. Вдали лента реки Еврата.

В штабе за столом сам Паскевич, который кажется моложе своих сорока семи лет, тщательно выбритый и одетый, невысокий, но с наигранной величавостью в поворотах головы, вскидываньи бровей и твердом зажиме губ, сидит за столом. Перед ним стоит исполняющий обязанности начальника штаба полковник Вольховский, худой, обросший бородою, с кучей бумаг в руках. Доклад его прерван приводом группы знатных стариков Эрзерума, которые в чалмах и халатах, разглаживая седые бороды, спокойно слушают, что говорит русский сераскир их переводчику, армянину в обычной кавказской черкеске. С ними же казачий офицер с саблей наголо.

– Передай им, – говорит Паскевич переводчику, – что я их задерживать как заложников не буду… Мне они не нужны… Достаточно с меня пашей, взятых в плен с оружием в руках. Но они, эти вот, должны сидеть смирно в своих домах и никого не бунтовать и ни-ку-да, понял? – ни-ку-да из Арзрума не выезжать до конца войны…. Понял, что я сказал?

– Понял, ваше сиятельство… Идти домой, никого не бунтовать, никуда не уезжать?… – поспешно отвечает переводчик.

– Ну вот… Так и передашь им… Конвойный офицер! Ведите их отсюда?… И больше никаких мне аманатов не надо…

– Слушаю, ваше сиятельство! – отчеканивает молодцеватый конвойный офицер.

Турки кланяются и все выходят.

– Что еще там у вас? – обращается Паскевич к Вольховскому.

– О движении чумной эпидемии в наших войсках, ваше сиятельство… – отвечает Вольховский.

Это не нравится Паскевичу. Он морщится:

– Чумная эпидемия? Что же чумная эпидемия? Чумный лагерь ведь устроен, как я приказал?

– Чумный лагерь устроен, но число заболеваний растет, ваше сиятельство!

– Война в Азии! Вот что такое война в Азии! В Петербурге этого не представляют?.. Объявить в приказе по армии, что воспрещается нижним чинам общаться с туземным населением… Усилить карантины… Что же еще мы можем сделать?

– Слушаю, ваше сиятельство… Кроме того, лекаря заявляют о том, что развивается горячка…

– Хорошо, хорошо… Горячка, чума… Это все мелочи… А какие донесения из отряда Бурцова?

– Пока никаких. Думаю, что он уже занял Байбурт, – с готовностью сказать приятное начальнику уверенно говорит Вольховский. Но Паскевич смотрит на него недоверчиво.

– Вы думаете? Гм… Лазы – народ воинственный… Едва ли они будут бежать без оглядки, как сброд сераскира и Гака-паши. И хотя этот ханжа Сакен очень усердно крестил Бурцова, когда он отправлялся… но кого же он не крестил? Что быть Сакену в царствии небесном, в этом я не сомневаюсь, но под моим начальством служить он уж больше никогда не будет!.. Дойти до такой наглости, чтобы себе приписать все успехи двух кампаний, мною проведенных, и об этом корреспондировать в «Journal des