– Ничего не требует! Еще бы приданого он требовал!
– А? Не требует? – (Подскакивая.) – И такого ты жениха гонишь? Да это не жених, это… это, это сокровище! Ничего не требует? Правда, ничего? Что же это за человек такой, а?.. Поэт! Поэт!.. Вот оно, стало быть, что такое поэт!.. И чем больше поэт, чем больше поэт, тем он меньше говорит о приданом! А Пушкин, стало быть, ничего не говорит? А?.. Да ведь это – гений! Это – гений! Честнейшее слово, гений!.. И он всех нас выручил бы, да, да! Он выручил бы, я тебе говорю! А то мы ведь одной ногой уж в долговую яму лезем!.. Где мы и сгнием! Где все мы и сгнием! – И Афанасий Николаевич в страхе подымает руки и выпучивает бесцветные глаза.
– Уйдите, пожалуйста! Не кричите так!.. – кричит Наталья Ивановна.
– А? Ты что сказала?
– Ой, зу-уб! О-ой, зуб, зуб! – изо всех сил кричит Гончарова.
– Зуб я разговорил? Ну что же, я уйду, если так… Если зуб, я уйду! Но только ты знай, Натали, знай и помни: если никто нас вот-вот не выручит, то конец нам! Ко-не-ец нам!.. Конец! Помни!..
И старик уходит с трагическим видом. После его ухода Наталья Ивановна оправляется перед зеркальцем снова, слегка пудрится. Оправляет одеяло. Звонит в колокольчик. Так как никто не идет к ней, звонит снова. Входит Аграфена.
– Звонили, барыня? – спрашивает дородная ключница.
Но барыня раздражается почему-то этим приходом ключницы.
– Отчего это никто не является? Как в пустыне лежишь! И никого, никого дозвониться не можешь, а полон дом народу!
– Да ведь всяк, барыня, при своем деле стоит… А вам кого угодно? – спрашивает, стараясь понять с полунамека, Аграфена.
– Как это кого угодно? Я еще пока замужняя, а не вдова! Я должна о своем муже позаботиться!.. Где барин сейчас?
– Барин? Кажись, я их в саду видела. С Терентием они там, в беседке… И как будто на своей дудке играют.
– На флейте? Ну, значит, это он в меланхолии… Ничего, он и один будет сидеть и играть… Позови мне сюда Терентия, поди!
– Терентия?.. Ну а к барину, своим чередом, кого-нибудь послать же надо? – соображает Аграфена вслух, и это вводит в досаду Гончарову:
– О чем она спрашивает! Послать, так пошли! Возьми и пошли!.. Полон дом народу болтается!..
Аграфена кивает и уходит. Тихо отворяется дверь молельни и входит первая странница, кланяясь.
– Ты зачем сюда? – встречает ее московская барыня.
– Да ведь звали же меня, барыня-матушка? – улыбается, кланяясь, странница.
– Как звали? Кто тебя звал?
– Да ведь Терентьевну, говорите, барыня? А это же я самая и есть – Терентьевна! А другая со мной это – Федорушка! – перестает уже улыбаться, но не кланяться, странница.
– Иди, иди отсюда! – и вдруг серчает Наталья Ивановна. – Вот еще что, а?.. Откуда взялась ты? Откуда взялась? Где ты слышала?
Пугаясь, отступает странница.
– Да ведь здесь же сидели мы рядом… под иконами-то… Ну, конечно, послышалось, барыня, простите нас, грешных!
Наталья Ивановна подымается на постели и кричит:
– Сейчас же идите обе! И из дому чтобы вы шли! Вон! Вон! Скажите, они сидят и подслушивают, о чем тут говорят господа! А потом будут переносить из дому в дом!
– И-и, что вы, барыня? Разве мы осмелимся?
Пятясь и кланяясь, уходит Терентьевна снова в дверь молельни, а в дверь из столовой Аграфена пропускает Терентия, говоря:
– Может быть, барыня, насчет белья чего переменить барину прикажете?
– Иди-ка вот монашек обеих чаем напой на кухне, да чего-нибудь им дашь, да чтоб ушли! Надоели уж они мне!.. И все перед дверью толкутся! – приказывает ей Наталья Ивановна, однако и Терентий добавляет к этому приказу начальническим тоном:
