– С наслажденьем выпью вина… – говорит Пушкин, наливая себе стакан. – Ну, какие уж теперь грибы… А писать, писать лучше в Петербурге, чем здесь. Теперь там погоды сквернейшие! Дожди, дожди, дожди… Ветер с Невы. Разводы войск в присутствии его величества… Булгарин ругается в своей «Пчеле»… А ты себе лежишь на диване в трактире Демута и пишешь, пишешь, пишешь, пишешь, ух! – И он чокается с чашкой Осиповой и пьет.
– За то, чтобы вы написали как можно больше! Вам теперь есть о чем писать! – желает ему Осипова.
– Да, вот и вы тоже, как Паскевич! Он думает, дурак, что я буду писать об его победах! Не буду! Ни за что не буду! – отрывисто, между глотками, говорит Пушкин.
– И в самом деле, что мы приобрели благодаря солдафонству молодого царя, которое я ненавижу? Только Грибоедова потеряли! – либеральничает псковская и тверская помещица.
– Извините! Паскевич приобрел миллион и жезл фельдмаршала, граф Дибич приобрел тоже миллион и жезл фельдмаршала… Мало вам, – разъясняет ей Пушкин.
– Неужели по миллиону обоим? – изумляется Анет.
– Александр Сергеич, а что бы вы делали, если бы вам дали миллион? – любопытствует Зизи.
– Должно быть, проиграл бы в карты, – не задумывается над ответом Пушкин.
– Как? Целый миллион? – пугается Анет.
– О, деревенщина! Некий князь Голицын в Москве в одну зиму проиграл двадцать тысяч душ, – а это сколько, если даже всего по 200 рублей за душу? – спрашивает Пушкин.
– Четыре миллиона! – быстро сосчитывает Осипова.
– Вот! Видите, сколько! За одну зиму!.. А то еще я знаю, есть в Москве такой старик, говорят, промотал тридцать миллионов! А в Малинниках сейчас есть человек, который очень одобряет его за это!
– Не понимаю, почему вы его одобряете! – удивляется Зизи.
– Сказать? – забавляется Пушкин.
– Скажите, конечно.
– Налейте мне еще рейнвейну, тогда скажу!
– Я догадалась! – говорит Анет, наливая вина в стакан. – Промотал тридцать миллионов! Ведь это какой сюжет для романа, а? Я угадала, Александр Сергеевич?
– Гм… Пожалуй, Анет, вы правы… – задумчиво пьет вино Пушкин.
– Кто же это такой? – стремится и не может догадаться Осипова.
– Один фабрикант и заводчик… – отвечает небрежно Пушкин.
– А по фамилии?
– Забыл я его фамилию… Промотал тридцать миллионов наличными, но, кроме того, имеет еще и полтора миллиона долгу! Каков старичок?
– Непостижимо! Даже и подумать нельзя, куда можно девать столько денег! – застывает с открытым ртом Анет.
– Ну хорошо! А почему же вы его одобряете? – все-таки добивается узнать Зизи.
– Ах, какое ненасытное любопытство у этой Зизи!.. Хорошо, я скажу, мне что!.. Потому что на этом одном я основал свои надежды… И я еще не потерял их, понятно вам?
Зизи показывает кончик мизинца:
– Ни вот сколько!
– Как? Вы хотите, чтобы я вам сказал больше? Не скажу ни слова даже на дыбе! – грустно шутит Пушкин.
– А за что вы пили второй стакан? – спрашивает Анет.
– Разве я не сказал? Ну, а теперь уж поздно, – выпил! И как темнеет! Надо идти к себе… Признаться, мне очень хочется спать! – подымается Пушкин.
– Неужели уходите? – пугается Анет.
– Посидите, Александр Сергеич, что вы! – просит Осипова.
– Пора, пора! Простите!
– Нельзя сказать, чтобы вы были сегодня в ударе! – замечает Зизи.
– Да, вы что-то невеселы, мой друг! Должно быть, устали с дороги? – хочет догадаться Осипова.
– Скучно, правда! – тянется Пушкин. – Разве пойти погулять перед сном?
– Я пойду тоже с вами, друг мой! – (Поднимается и Осипова.)
