Незаконные похождения Max'a и Дамы в Розовых Очках. Книга 2 - страница 13

– Семь бед – один ответ! Лекарство на все случаи жизни известно… Но, прежде, может быть расскажете поподробнее историю с этим вашим Пушкиным?… А то – приму лекарство, и неизвестно – как и куда оно вылечит… А поэт, у нас здесь, вроде камня преткновения оказался – и стихи сочинял, и радиопрограмму вёл, а в итоге – самым виноватым вышел… – блуждая взглядом от шнифтового к Даме, попросил к пилюле и сказку усатый майор.

– Разумеется, расскажу! – кивая шнифтовому, чтобы тот немедля уколол мучаемого болью майора лекарством, согласилась Велга.

– Ведь он тоже – как и тот – настоящий Пушкин из древности, тоже ведь – в Рай попадёт? – доставая из рукава сохранённый подарок Ярилы – инсулиновый шприц, вторя майору с не меньшим, чем он интересом, задал Даме вопрос Дон Джон.

– В Рай?… Хм… С этого, пожалуй, и следует начать распутывать это дело… А то, слышу я, будто вы, и вовсе, к погибшему здесь сотоварищу равнодушны, выясняя лишь его общественный статус и подлинность имени… – начала ведать о павшем Велга, продолжив говорить с нарастающей в голосе серьезностью: «Имя его, действительно, привлекло моё внимание… ведь кроме этого чудесного имени, да ещё и внешности, при небольшой корректировке, ставшей последним штрихом соответствия, у человека сего не было в реальной вашей материальности больше ничего… Да, да… хоть и был он немного поэтом, но всё ж, остальные грани полноценного духовного и физического существования, по воле некоего злого рока, не давались ему к должному осуществлению. Хоть и жил в Царскосельске, близ Сквы некий темноволосый, кудрявый, смуглый и низкорослый, хотя и весьма симпатичный, чуть ли не красивый на лицо человек 1978 года рождения, с настоящим, данным ему Азирийским государством, родителями и обществом именем – Александр Сергеевич Пушкин; всё ж, любой, знавший его достаточно близко знакомый мог бы искренне сказать о том, что гражданин этот почти и не живёт в обществе, что его, как бы и нету, а если и есть что-то, то – имя, мысли, тело и скромная мужская красота его, были лишь невостребованными системой природными данными, которые скорее больше тяготили нашего павшего, нежели давали хоть какую-то надежду на успех в современном мире…»

– Как?! Чем может тяготить человека его собственное имя, а тем более – здоровое тело? – искренне удивился рассуждению Дамы Макс, да так, что, нарушив общую, внемлющую её рассказу заинтересованность товарищей, взял да перебил Нагваля на слове.

– Как? Чем? – театрально звеня голосом, передразнила интонацию вопросов Макса Велга, и продолжила: «В тот век, что вы живёте, дорогие мои, подобного рода недоразумения не новы! Ни один, подобный этому несчастному, человек обременён ныне тем, что в прошлом почитали за благость… Отягощённость бременем своего существования – удел не одних лишь каторжан, да проигравших битву заключённых в рабство воинов… Нет… Сегодня, в вашей цивилизованной реальности, такие муки – есть удел многих, живущих вполне обыкновенной гражданской жизнью человеков… Парадоксально, но узники нынешнего времени, томясь по тюрьмам, испытывают больше чувств и реальных переживаний, нежели многие социально адекватные законопослушенцы… жаль лишь, понимают этот парадокс заключённые под стражу лишь тогда, когда, выйдя вновь на свободу, сталкиваются с монолитом, застывшей во всех движениях свободы гражданской повседневности. Но, впрочем, сейчас я должна говорить хотя бы об одном, дабы не тратить драгоценного нашего времени, находящегося под надвигающейся от Кремля угрозой. Речь сейчас о нашем погибшем сотоварище… имя его, полученное им по наследству от небрежной отцовской легкомысленности, не неся в сути своей никаких привилегий, доставляло ему, по мере взросления, одни лишь неприятности, так как, звуча весьма привлекательно, требовало от Александра нашего бороться с чужими претензиями, выставляемыми ему в любой общественной организации. Проблема была не в том, что он автоматически становился объектом внимания, а в том, что его – имеющего полное право на некую собственную индивидуальность, постоянно сравнивали с тезкой… и, разумеется, не в пользу нашего с вами современника! А он, тем временем, лишь пытался строить свою жизнь, отчаянно отталкивая от себя чужие взоры и претензии, и ища в самом себе точку опоры для развития собственной своей индивидуальности. Не стану перечислять, чем он занимался на лоне социального поприща, скажу лишь, что, сам, своими силами, пытался улучшить он собственное существование; а поэтому успел уж и побывать, и в местах не столь отдалённых, и сменить ряд профессий, не угождавших его внутренним побуждениям, и промыкаться успел в нужде и невостребованности, не имея необходимого склада ума и характера, чтобы, например, стремясь к успеху, толкаться локтями с менеджерами младшего звена. А главное, роковое для него обстоятельство заключалось в том, что суета вся эта нынешняя была ему искренне чужда… ведь, несмотря на чужие сравнения, он действительно был поэтом! Но, милые мои, скажите – кому, кроме нас с вами, нужны стихи в наше время?…»