Рита, пытаясь расположиться поудобнее, вдруг сбила щиколотку о пень.
– А это в честь Петьки сажали, моего двоюродного брата, потом стало криво расти, чуть крышу не поломало – спилили… Петька сейчас в Бутырке. А изнасиловал кого-то по пьяной лавочке… Выпустить через год должны… Я к нему приезжала – а он уже никакой: взгляд пустой, ничего не надо…
Липа была сильная и крепкая. Рита когда-то пыталась посадить своё дерево, но ни одно почему-то не приживалось. Земля тут – «оглоблю посади – телега вырастет», как говорят местные.
Почти весь день Рита слушала музыку в какой-то сараюшке у двух Тасиных знакомцев, пока те отправились гулять. Тут была музыка давнего детства и юности – «Modern Talking», «Boney M» – то, от чего когда-то сходили с ума… После позднего обеда Рита вдруг заснула, потом попробовала читать «Обрыв», а в темноте Тася вытащила её гулять.
– Что это? Кто поёт?
– Лягушки… В мае всегда так – брачный сезон… Вон по дороге прыгают…
– Никогда не слышала майских лягушек… А соловьи?
– Соловьи – в старом саду. Хочешь, сходим?
– Устала. И холодает…
– Говорила – кофту надень…
Беспросветная тьма – жирная, как сама земля, которую, как говорят, немцы в войну мечтали себе вывезти…
Сквозь сон Рита слышала какой-то шум, бормотанье, наутро выяснилось – баба Рая молитвами мать отчитывала, порчу снимала.
На завтрак были блины – толстенные, в палец, которые тут резали на части и посыпали сахаром – всё другое, невиданное… Дома никогда не пекли таких…
– Посылали церковь сносить – никто не пошёл. Приехал один – а его потом молнией убило…
– А у нас, – вмешалась Тася, – церковь стояла заброшенная, мы туда маленькие – как в туалет… С тех пор я в любую церковь могу зайти, а в эту – будто не пускает что-то… Одну девчонку нашу отпевали – так взрослые зашли, а мы все в дверях столпились…
– Вот я и говорю – сходить надо и причаститься, а ещё – венчаться в этой церкви… Владимир, князь, всё не хотел креститься…
– Владимир Креститель? Красное Солнышко?
– Нет, нет, киевский князь. У него бабка была, в крещении Елена, которая ездила…
– …в Константинополь, к византийскому императору…
– Да, и он сам её крестил…
– Хотел на ней жениться, а как стал крёстным – нельзя…
– Я по книгам церковным читаю, всё оттуда узнаю…
– А мы – по летописи: «Аще хощещь мя крестити, то крести мя сам…»
И всё-таки перед бабой Раей было Рите неловко за свою учёность, она поспешила перевести разговор на вышитые наволочки, полотенца…
– А это… кто вышивал?
– Да я когда-то…
Пора было прощаться: собирались на кладбище – на могилу дедовой сестры, разыскиваемой по всесоюзному розыску больше двадцати лет, и умершей всего два года назад…
Кладбище было недалеко, но народу в машину набилось столько, что баба Рая отказалась… А всё из-за того, что дядя Ваня с тётей Тоней назвали ещё каких-то своих знакомых…
С одной стороны – недокорчёванный лес, с другой – юная поросль молодых дубков…
Арина Петровна удивилась, увидев не поле с плитами и памятниками, но распахнутую дверцу оградки…
– У нас не так… Всегда закрывают, если оградка есть, а тут – чтобы всякий мог зайти, посидеть…
Для Риты в этом не было ничего необычного – если все друг друга знают, то почему бы и нет?
Цицеронъ Мартинъ Герасимовичъ, Цицеронъ Раиса…
– Откуда такое имя?
– А это помещик местный. И жена его… Большевики пришли – велели могилы срыть, а памятники кто-то сюда перенёс…
– Мартин – прибалт, наверно? – спросила Арина Петровна, но её уже не слышали, а Рита всё думала, откуда же в этих краях могла взяться такая странная фамилия… А кладбище странное – хоть и на сыром месте – а всё полынь, лебеда да цветы, никаких репьёв… Может, дубы их отгоняют? На выходе подобрала три рассохшихся, но будто лакированных жёлудя… Такие в букварях рисовали, но видеть их вживую еще ни разу не доводилось…
