Потом старики было запели:
– Паля огнём,
Сверкая блеском стали,
Идут машины в яростный поход, —
молодые подтянули, споткнулись на рифме о Сталине, попытались замять, на ходу переделывая: «И баба Шура в бой нас поведёт», а кто-то уже выкрикивал, что хватит, наводились, пора своим умом жить…
Какое-то мелькание, беспорядочные взмахи рук, голоса – за столом сразу стало просторнее. Рита тоже вышла на улицу. Рядом с домом, на теневой стороне, была какая-то куча камней, поросшая аккуратной, будто специально посаженной травкой. Дверь в этом странном строении заметить было сложно. Из двери внезапно появилась Тася – крупная, крепкая, с двумя банками в мокрых руках.
– Помоги мне, там ещё две банки стоят – с помидорами и с грибами.
Помидоры тут заливали яблочным соком и ели с сахаром… Дома было невозможно представить такое…
За столом было уже потише – самых пьяных отправили спать, но бутылки на стол всё ещё выставляли. После четвёртого бокала «Сангрии» Рита снова вышла. Мир опять дрожал и кружился. Если б мать не отвела к бабе Ане, Рита, наверно, упала бы и заснула на месте.
…Дедова двоюродная сестра жила на самом краю деревни с дочерью, больной почками, и единственным внуком Женькой – Ритиным ровесником и – получается – то ли пяти-, то ли шестиюродным братом. «Таким и жениться можно», – бросила баба Аня на ходу. «Вьюноша», как про себя окрестила его Рита, покраснел и вышел.
То же привычное тепло, в доме чисто по-городскому. В углу – чем-то знакомая махина, проигрыватель «Урал» – дома когда-то был такой же, под него закатывались пуговицы, монеты, карандаши, но особенно было жалко ручку – в белой кофточке и синей юбке, с толстым, блестящим стержнем… Почему-то подумалось, что можно её сейчас достать…
Рита прилегла на диван и не заметила, как заснула. Проснувшись, глянула на часы и поняла, что встали. Вышла на крыльцо с книгой под мышкой. Женька, поливавший из шланга уже блестящую «мышь», обернулся.
– Как для тёщи-то старается, намывает…
Женька смущённо отвернулся и снова взялся за машину, как ни в чём ни бывало.
– Что это, баба Аня?
– Яблоки мочёные. Принести?
– Да нет, я сама…
Но она уже спускалась в погреб, из которого тарахтящим насосом выбрасывало воду в большую лягушачью лужу.
Яблоки были огромные, вроде тех казахстанских с голову первоклассника, что Рита и за четыре перемены не могла доесть, но уже слегка пьяные… Дома яблок не мочили…
– Это из бывшего барского сада яблоки… Многие уже дичают… Мы себе пытались отсадить черенок – не приживается…
– А далеко сад?
– Да возле пруда, можно будет сходить… Там родничок, мы всё равно вечером за водой пойдём… Из колодца – только на полив берём…
Снова какая-то иная, непостижимая жизнь, в которой Рита чувствовала себя песчинкой в вихре, каплей в дожде – маленькой, бессмысленной… Горожанин вообще странно чувствует себя в деревне посреди постоянной, непонятной работы, совершающейся ежедневно.
Вечером «вьюноша» позвал её гулять, и Рита пошла – в доме было душно, телевизор работал почти на полную мощность…
Голова кружилась от воздуха, но хотелось ещё и ещё нюхать его – уже чувствовалось в нём бело-розовое цветение яблонь, что-то от травы, от земли.
Женька расспрашивал о Москве, говорил, что мечтает там жить – всё узнать, всё посмотреть… Рита слушала его и не представляла – что бы с ним стало в столице, если здесь он целый день занят работой… Не видеть обвалившихся погребов, растащенного на дрова детского сада, тихо спивающихся мужиков…
