– Но мне нужно бежать, – отчаянно возразила она. – Бежать из этого дома смерти и неудач!
– У вас еще не было неудач. Они только начинаются.
Она встала:
– Дайте пройти.
– Нет.
Она опять сдалась, как и всегда, когда разговаривала с ним. Закрыла лицо руками и расплакалась.
– Возвращайтесь в комнату и скажите сиделке, что идете на прогулку с мужем, – предложил он.
– Я не могу.
– Можете.
Луэлла вновь взглянула на него и поняла, что повинуется. Решив, что ее воля теперь окончательно сломлена, она бросила чемодан и пошла обратно через холл.
V
Природу странного влияния, которое оказывал на нее доктор Мун, Луэлла понять не могла. Но шли дни, и она обнаруживала, что делает многие вещи, которые раньше вызывали у нее отвращение. Она оставалась дома с Чарльзом; когда он совсем поправился, она иногда выходила с ним поужинать или в театр, но только если этого хотел он сам. Она стала ежедневно появляться на кухне и нехотя присматривать за хозяйством, поначалу из страха, что все опять пойдет прахом, а затем уже по привычке. И она чувствовала, что все это было каким-то образом связано с доктором Муном – что-то такое, что он все время рассказывал ей о жизни, или почти рассказывал, и в то же время скрывал, словно боялся, что она об этом узнает.
Когда жизнь вновь вошла в обычную колею, она обнаружила, что Чарльз стал меньше нервничать. Его привычка тереть лицо исчезла, и, хотя ей казалось, что в мире поубавилось веселья и счастья, теперь ей иногда удавалось испытать настоящее умиротворение, о котором она раньше даже не подозревала.
И вот однажды вечером доктор Мун неожиданно сказал, что уезжает.
– Хотите сказать, навсегда? – спросила она, запаниковав.
– Навсегда.
Лишь мгновение она не была уверена, что сожалеет об этом.
– Я больше вам не нужен, – тихо произнес он. – Вы вряд ли это поймете, но вы повзрослели.
Он подошел поближе и, сев на диван рядом с ней, взял ее за руку. Луэлла сидела молча, напряженно прислушиваясь.
– Мы всегда договариваемся с детьми, что они сидят в зале тихо и не мешают разыгрывать пьесу, – сказал он, – но если они так и остаются в зале после того, как выросли, кому-то приходится работать вдвойне – еще и за них, – чтобы они получили удовольствие от света и блеска нашего мира.
– Но я хочу света и блеска, – возразила она. – Это все, что может предложить жизнь. Нет ничего плохого в том, чтобы хотеть, чтобы все вокруг было живым и теплым.
– А все и будет живым и теплым.
– Как?
– Когда тепло будет исходить от вас.
Луэлла изумленно взглянула на него.
– Сейчас ваша очередь встать в центре и начать давать другим то, что так долго давали вам. Теперь вы должны давать защиту тем, кто моложе, хранить мир в душе мужа, а также давать и ничего не просить взамен у тех, кто старше. Вы должны стать опорой людям, которые работают для вас. Вам придется скорее прятать в себе проблемы, нежели ими делиться, придется запастись терпением выше среднего и совершать поступки самостоятельно, а не в паре с кем-то. Весь свет и блеск мира теперь в ваших руках.
Он неожиданно умолк.
– Встаньте, – сказал он, – подойдите к зеркалу и скажите мне, что вы там увидите.
Луэлла послушно встала и подошла к висевшему на стене сувениру – привезенному из Венеции в медовый месяц зеркалу.
– Здесь у меня появилась складка, – сказала она, подняв руку и указав на переносицу, – а еще здесь в тени сбоку – наверное, это морщинки.
