Я закончил дискуссию какой-то язвительной шуткой, а затем перешел к следующему пункту своей повестки дня. Этот вопрос я нарочно откладывал до последнего, спросив теперь, готов ли он признать свою вину хотя бы в какой-то степени.
– Один из присутствовавших в зале суда, – начал я, – сказал мне, что этим утром он пристально наблюдал за судьей Байерсом, слушал его вопросы и пришел к убеждению: судья ожидает от вас хотя бы намека на готовность признать вину по некоторым пунктам обвинения.
Мне пришлось вновь объяснить ему положение дел. Если бы он, к примеру, высказал желание признать себя виновным по второму обвинению, то есть в заговоре с целью сбора, но не передачи информации, максимальным наказанием для него станут десять лет тюремного заключения. Если же признание будет сделано по третьему пункту, то пять лет.
– И я не стал бы беспокоиться, что подобным образом вы поставите в неловкое положение свое правительство, – сказал я. – В конце концов, советские власти вообще отрицают осведомленность о вашем существовании. Они полностью устранились. Вы вполне могли предпринимать свои действия исключительно по собственной инициативе.
Мы несколько минут дебатировали эту тему, а потом Абель попросил дать ему время обдумать ситуацию. Он напомнил мне о том, какой серьезный приговор был вынесен Дэвиду Гринглассу после того, как тот чистосердечно признал вину в шпионской работе на чету Розенбергов. Грингласс получил пятнадцать лет тюрьмы, а Юлиус и Этель Розенберги, его зять и сестра, были казнены на электрическом стуле 19 июня 1953 года, после того как показания Грингласса помогли уличить их. Абель поделился со мной историями, которые слышал от других заключенных, о том, какое жалкое существование вел теперь в тюрьме Грингласс – другие узники презирали его, оплевывали и даже пытались мочиться ему в пищу.
Впрочем, полковник поспешил добавить:
– Разумеется, нельзя сравнивать положение русского агента с трудностями американского коммуниста, – но в его тоне отчетливо слышалось то же презрение.
Мы расстались, согласившись лишь, что ему следует самым серьезным образом рассмотреть все аспекты возможного признания в суде своей вины по одному из пунктов обвинительного заключения.
Пятница, 27 сентября
Представитель обвинения позвонил нам и сообщил, что для нас организована возможность проинспектировать «захваченные доказательства» в штаб-квартире ФБР завтра в десять часов утра. На 14.00 в тот же день назначили наш допрос Хейханена.
Честно говоря, я сильно сомневался, что разговор с Хейханеном окажется для нас столь уж полезным, но допросить его было необходимо, чтобы получше узнать этого субъекта и сделать набросок внешности в помощь нашему частному сыщику.
Суббота, 28 сентября
Ровно в 10.00 мы вошли в штаб-квартиру ФБР в Нью-Йорке на пересечении Шестьдесят девятой улицы и Третьей авеню, и я отметил для своих помощников еще одну странную иронию судьбы в деле полковника Абеля.
13 октября 1953 года Абель разместил часть своего оборудования и инструментов, для которых не находил ежедневного применения, на складе «Линкольн». И так совпало, что ныне это здание превратилось в недавно заново отделанные офисы ФБР. Таким образом, некоторые улики, попавшие в руки федеральных агентов, уже, без сомнения, размещались однажды в том же строении, но как не привлекавшая внимание собственность никому не известного художника Эмиля Р. Голдфуса.
