Читать онлайн Анастасия Логинова - Незнакомка с родинкой на щеке

1. Пролог

1885 год, Российская империя, Санкт‑Петербург

Я никогда не думала, что голова может болеть даже во сне. Помню, после первого допроса мне стало дурно, повело в сторону и… должно быть, я все‑таки упала, потеряв сознание. Впрочем, боль была несильной, тупой – с нею я давно сумела свыкнуться. Меня разбудило другое. Кто‑то настойчиво отбирал у меня то, на что я положила голову. Я слабо отмахнулась – не помогло. Тогда пришлось открыть глаза.

Надо мною склонилось красное и опухшее, как это бывает у сильно пьющих людей, лицо незнакомой женщины. Ну, наверное, женщины, поскольку губы были ярко накрашены – незнакомка пыталась выдернуть из‑под моей головы мою же меховую накидку. Бархатную, отороченную соболем накидку, которую совсем еще недавно Женя заботливо надевал на мои плечи. Я не успела ни подумать, ни испугаться – резко выбросила руку, перехватив ее запястье. И сжала, добившись, чтобы она отпустила мех. Отыскала заплывшие глаза:

– Пошла вон, – прозвучало гораздо грубее, чем я рассчитывала.

– Вякать будешь, подстилка фраерская? – осклабилась в ответ девка.

Я едва успела отшатнуться, чтобы желтые ногти не разодрали мне щеку. Дернула захваченную кисть, провернув в суставе. Надавила на локоть, выворачивая руку так, что девка взвыла. Точь‑в‑точь как обещал Женя.

Правда, он не предупредил, какой водопад obscénitésen russe[1] обрушится на меня вместе с воем. Я‑то прежде думала, что это наша мадам в Смольном сквернословит неподобающим женщине образом. И только тогда растерялась.

– Фимка, кончай голосить, – шикнула откуда‑то вторая, которую я еще не видела.

– А чего она дерется! – заскулила Фимка. Но когда я чуть ослабила хватку, с готовностью метнулась к стене, растирая запястье. – Сучка бешеная. Я те покажу еще…

– Умолкни, тебе сказано! – Вторая уже повысила голос, и Фимка обиженно заткнулась.

А я только теперь осмотрелась. Это была тюремная камера – никогда не бывала в них прежде, но в месте своего пребывания не сомневалась. Узкая, с обшарпанными каменными стенами и тусклым зарешеченным окном под самым потолком. Кроме меня, еще три женщины, все как одна пропитые и хмуро на меня глядящие. Только теперь я испугалась по‑настоящему. Захотелось сжаться в комок, забиться в самый дальний угол и расплакаться от жалости к себе. Но я сидела не шелохнувшись, потому как понимала – стоит лишь показать им слабину…

И меня мутило все сильнее с каждой минутой, а шум в голове и не думал угасать.

Одна из женщин – та, что приструнила Фимку, – подсела ближе, с жадностью меня рассматривая. Она была пожилой, с грязными неприбранными волосами и колючим, проницательным взглядом. Я не верила, что заведу здесь подруг, так что мне хотелось и от нее держаться подальше.

– Тебя за что сюда, красавица? – спросила наконец она. И сама же предположила: – Говорят, девку какую‑то пристрелила за то, что она с супружником твоим куролесила. Правда аль нет?

Я метнула на нее резкий взгляд:

– Кто так говорит?

– Да так… люди. – Она улыбнулась, глядя на меня еще въедливей.

А я еще более убедилась, что доверять в подобном месте нельзя никому. Тем же, кто в друзья набивается, – прежде всего. Ответила я ей, впрочем, вполне дружелюбно:

– Лгут те люди, бабушка. Ошибка это. Обознались.

Она цокнула языком и развеселилась:

– Хых, у нас все так говорят. Звать‑то тебя как?

– Положим, что Марусей, – ответила я, давая понять, что мне все равно, поверит она или нет.

Старуха ухмыльнулась. Похоже было, что имя мое она прекрасно знала и так.

– Гордая ты шибко, – сказала она, буравя меня взглядом. – И норовистая. Кича[2] таких не любит… Маруся.

Но хоть отцепилась, и то слава богу.

А я еще раз хмуро оглядела камеру. Разговор наш, безусловно, слышали, и я подумала, что, может, и неплохо, ежели эти благородные девы теперь знают, что я вполне способна кого‑то застрелить.

О них я решила более не думать. Руками, без зеркала, нащупала, что творится с моими волосами, и принялась торопливо переплетать их в косу. Когда Женя придет за мною, я должна выглядеть хоть сколько‑нибудь прилично.

Я знала, что он придет еще не скоро.

И догадывалась, что он даже не подозревает о том, где я нынче.

Да что там – я и сама понятия не имела, где мой муж.

Но знала, что он не оставит меня ни за что на свете. Не оставит, даже когда ему доложат обо всем, что я натворила…

--

[1] Русская ненормативная лексика (фр.). Здесь и далее прим. автора.

[2] Зона, тюрьма (жарг.).

2. Глава первая

Несколькими неделями ранее

Самые счастливые дни имеют обыкновение пролетать, как один вздох – коротко и невнятно. После не можешь вспомнить ничего примечательного, только ощущение абсолютного, бесконечного счастья, в котором хотелось задержаться, зажмурившись и перестав дышать, – лишь бы его не спугнуть. Таким было для меня лето 1885 года, когда я только‑только вышла замуж и стала вдруг величаться мадам Ильицкой.

Мы с мужем наняли дом в деревне под Тихвином и намеревались провести медовый месяц, наслаждаясь обществом друг друга. Даже с ближайшими соседями не спешили сводить знакомство, предпочтя веселым вечерам покой и безмятежность. Не тут‑то было. Не прошло и трех недель, как нагрянула, «соскучившись за сыночкой», маман моего супруга. Судя по количеству багажа, пробыть здесь маман намеревалась куда дольше нас. Тогда мы с Ильицким поссорились впервые за долгое время, потому как адрес – на всякий случай – оставила ей именно я. Одно хорошо: комнат в доме было достаточно, а мирились мы теперь скоро.

Лето было испорчено? Еще не вполне. Вслед за маман, будто на запятках у нее ехали, прибыли Орловы. Да‑да, всей семьей. Включая Натали, мою дорогую подругу по Смольному и кузину Ильицкого, ее мужа князя Михаила Александровича, малолетнего Митеньку, двух нянек, трех горничных и повариху.

В конце сентября Натали должна была разрешиться от бремени, но сие обстоятельство ничуть не смирило ее пыл. Первым делом моя подруга заявила, что я стала «такой же букой, как Женечка», и, дабы нас растормошить, ежевечерне приглашала в дом всех соседей, имевших неосторожность попасться ей на глаза.

Каждый божий день в доме стоял шум и гам из‑за Митеньки, воспитание которого, увы, Натали совсем не интересовало. Глядя на это прелестное создание, мы с Женей как‑то единогласно решили, что собственного захотим еще очень‑очень не скоро.

А вечерами, ежели Натали не тащила всех куда‑то из дому, у нас собиралась компания. Был чрезмерно сытный обед, бридж, папиросный дым коромыслом, песни под гитару и даже танцы иногда, ежели заводили фонограф. К ночи я валилась с ног от усталости. Но засыпала на плече мужа всегда с улыбкой.

Мы сердились на Натали, строили, запершись в спальне, планы мести и не понимали тогда, как были счастливы.

А потом лето кончилось, и нас принял Петербург с его студеным ветром и квартирой на Малой Морской, где должна была начаться настоящая, уже не медовая супружеская жизнь.

* * *

Каждое утро я вставала теперь чуть свет, чтобы сварить кофе (все не находила времени нанять кухарку), повязать мужу галстук и успеть поцеловать его до того, как он уйдет на службу. Женя окончательно поставил крест на военной карьере. Еще в декабре прошлого года он уволился из армии в звании капитана пехоты и вернулся в Николаевскую академию, которую так и не окончил в свое время. Зато теперь с блеском сдал выпускные экзамены экстерном. Я невероятно гордилась им тогда. Вообще‑то мужчины нечасто поражают меня интеллектом, но Женя – совершенно особенный!

Имея приличный опыт участия в кампаниях на Балканах в последней Русско‑турецкой войне, он некоторое время преподавал стратегию в академии, но все же решил распрощаться с военным прошлым вовсе. К немалому моему удивлению, Ильицкий поступил на историческое отделение историко‑филологического факультета в Санкт‑Петербургский университет.

Удивил он меня этим решением не на шутку. Историей Женя интересовался всегда – ох, какие горячие споры относительно некоторых событий прошлого бушевали меж нами когда‑то! Но посвятить себя науке полностью… Впрочем, я млела от нежности, понимая, что он выбрал гражданскую специальность, чтобы обеспечить наше с ним будущее.

А чтобы хоть сколько‑нибудь достойно жить в настоящем, на той же кафедре он вел какой‑то факультатив, посвященный культуре балканских народов. Как‑никак Ильицкий шесть лет в составе своей части был расквартирован в Кишиневе и, вероятно, студентам теперь многое мог рассказать. Потому, собственно, он и уходил из дому ровно в девять утра, а возвращался не раньше шести пополудни.

Закрывая за Женей дверь, всю предыдущую неделю я тотчас начинала готовиться к приходу рабочих, которые расставляли мебель в нашей новой квартире. Однако вчера последняя портьера была повешена, полы сверкали чистотой, и даже кружевные салфеточки уже красиво свисали с полок.

Остановившись посреди гостиной, я огляделась с чувством выполненного долга и некоторое время размышляла, чем же мне заняться теперь? Ах да, нужно подать объявление в газету о найме кухарки! Из прислуги в доме было всего двое. Катерина, невероятно ленивая девица, которая просила меня меньше шуметь по утрам, когда я варю мужу кофе. Здравый смысл уговаривал выгнать ее без выходного пособия, но всякий раз, когда мой взгляд падал на огромный бордовый шрам на ее шее, упреки застревали в горле… А кроме нее – Никита, деловой и обстоятельный мужчина лет сорока с небольшим, бывший еще денщиком у Ильицкого в армии, который и исполнял обязанности кухарки до сих пор. Коронным его блюдом (и единственным, впрочем) была курица, запеченная с апельсинами и гречей. Если в первые два дня такое меню казалось мне весьма изысканным, то спустя неделю я чувствовала, что еще немного – и сама закудахтаю. Потому нанять кухарку стало задачей номер один.

Для того я написала текст объявления о найме и вручила его Катюше, велев немедля пойти в ближайшую редакцию. А после только и успела подумать, чем бы теперь заняться, как услышала требовательный звонок в дверь.

– Не волнуйтесь, я открою! – поспешила я наперерез Никите, который замешкался в дверях кухни, пытаясь избавиться от фартука.

Часы в гостиной едва пробили десять, в такое время даже маман никогда не пришла бы с визитом. Должно быть, Катя что‑то забыла, решила я отчего‑то.

Но на пороге стояла дама в пурпурном платье для прогулки, в пестрой шляпке, приколотой к волосам и украшенной короткою вуалеткой. Дама была моего роста, возрастом чуть больше двадцати. Брюнетка, весьма недурная внешне. Родинка на левой щеке придавала ей то, что французы называют charm, но красные заплаканные глаза под дымчатой вуалью сводили все на нет – так что дама была просто недурна.

– Могу чем‑то помочь? – поинтересовалась я.

– Можете, – смерив меня взглядом, отозвалась незнакомка. И без приглашения шагнула за порог, тотчас принимаясь стягивать перчатки и осматриваться в передней. – Хозяина вашего позовите.

Я даже растерялась и уточнила зачем‑то:

– Евгения Ивановича?

– Его самого, милочка. Да не вздумайте лгать, будто его нет дома – настроена я весьма решительно, так ему и передайте!

Я тряхнула головой – что за балаган! Меня в жизни никто еще за прислугу не принимал, в каком бы я ни была наряде. Но голосом я своего раздражения постаралась не выдать – да и заплаканные глаза незнакомки подсказывали, что она слишком расстроена, оттого и ведет себя неучтиво.