В глазах Шубина сейчас дрожит скотский страх.
— Так, просто формально спрошу, — то, что она три недели в больнице избитая лежала, вы, конечно, не в курсе были?
Алекс без спешки тянется к бумажному пакету, вытаскивает из него амбулаторную карту, выкупленную из саратовской поликлиники. На титульном листе потрепанной коричневой книжки кардиографическим почерком врача выведено “Светлана Клингер”.
Забавно. Такое ощущение, что за пределами Москвы начинается доисторическая эпоха. Пять лет назад во всех и даже в бюджетных больничках столицы вполне себе умели пользоваться принтерами. А тут…
Скажите спасибо, что ручкой, а не гусиным пером с чернилами. Или что карта из бумажных листов сшита, а не из берестяных кусков.
— Ну как же, в курсе, — Петр Алексеевич фальшиво морщится, — что поделать, у неё совершенно асоциальная семейка. Мать-сектантка, отчим — глава их секты. Они частенько… Распускали руки. Хотели, чтобы и она служила благу их… общины. Светочка рада была съехать от них, только они периодически находили её. Нашли и в тот раз. Судя по всему — этот раз стал для неё критическим. После него она и решила уехать из города. Жаль-жаль. Ей стоило обратиться ко мне за помощью, я бы её принял обратно, конечно. И защитил.
— То есть доверившуюся тебе неопытную сабу и любовницу ты оставил без защиты после какого-то её пустячного каприза, правильно я понимаю? — повторяет Алекс, переставая глядеть на собеседника. Мараться не хочется даже глазами.
У тишины бывают разные вкусы. И вообще, она редко бывает абсолютной, всегда есть какие-то шорохи, звуки дальних шагов, тиканье часов…
У тишины, что сейчас повисла между Алексом и Шубиным, привкус взаимного раздражения, приглушенных, но все еще уверенных опасений, и недовольного сопения.
Люди вообще редко любят, когда им правду о них самих рассказывают.
— Она ушла сама, — Петр Алексеевич все-таки находится с враньем, — ушла, хлопнула дверью, ошейник вышвырнула в помойку. Из квартиры, что я для неё снимал — съехала. Тряпки, которые для неё покупал — на клочья порезала. Цацки — отправила курьером, под роспись. Я решил — выкаблучивается, так выкаблучивается.
— И оставил её без защиты, зная о мамаше-психопатке?
— Это был её выбор!
— Сколько времени она на тебя потратила? — Шубин аж вздрагивает от такой постановки вопроса.
— В смысле?
— Сколько своего драгоценного времени она потратила на тебя, удод, — мрачно повторяет Алекс. Был бы этот персонаж умным — не заставлял бы повторять. Но ладно. Значит, огребет еще и за отсутствие мозгов.
— Сколько я с ней спал? — Шубин перефразирует вопрос в лестной для себя формулировке. — Полтора года.
— Полтора года, — Алекс кивает, получая еще один факт в свою копилочку, — полтора года девочка слушала твою лапшу, ложилась с тобой в постель, надевала для тебя ошейник и разрешала себя содержать.
— Разрешала? — Шубин ядовито кривится, мол, разве это не в её интересах было.
— Разрешала, — снова повторяет Алекс, ставя еще один плюсик в графе “степень жестокости грядущего наказания”, — ты и сам понимаешь это. Она была с тобой не ради бабла твоего. И не ради лапши. Поэтому ты до сих пор на её видео дрочишь. Потому что она настоящая была. Ты не понимаешь, что упустил, но гнилой своей паскудной натурой чуешь.
— А тебе-то что? — агрессивно вскидывается враг. Палится еще сильнее.
— Я не люблю, когда мне врут, Петр Алексеевич, — Алекс скучающе покачивает головой, — а врать мне так нагло — вообще опасно для жизни. Света ушла от тебя не из-за того, что ты отказался везти её на острова. И не мамаша её отправила в больницу с кучей переломов и ушибов. Их было слишком много.
