Надо, чтобы притиснул меня к двери своей машины, и я хлебнула вдоволь запах соли и крови — запах мести, распитой на брудершафт.
И он…
Конечно же, пользуется моментом. Он и не мог его упустить. Он же Козырь, в конце концов.
— Надо? — заламывая мою руку за голову шепчет Алекс. — Ну тогда держи.
Он затягивается глубоко, так, что сигарета в его зубах прогорает аж до фильтра, а потом — сигарета падает на асфальт, а Алекс — падает на меня.
Раскаленный дым, горький, горячий — он вдыхает мне в рот, будто присыпая пеплом обнаженную, лишенную даже кожи душу.
Говорят, месть опустошает. Говорят, месть не насыщает. Говорят…
Люди любят говорить, как ни крути. И врать, и оправдываться люди тоже любят.
Моя месть, вожделенная, выдержанная в течение нескольких лет, кружит мне голову сильнее любого вина. Я сейчас по-настоящему пьяная. И способна на любую глупость.
Сойти с ума по целующему меня мужчине? Легко! Раствориться в нем без следа? Кажется — еще проще!
Кажется, это меня он месил кулаками.
Это меня он лишил всякой возможности говорить внятные вещи.
Это меня… он победил…
Потому что сейчас — у меня нету слов. Только звуки. Те самые звуки, которые может издавать женщина, когда по её венам течет адский жар, а к шее присасывается взведенный до предела мужик.
Он как будто влез в мою шкуру. Шевелится у меня под кожей. Думает моими мозгами. Швыряет в топку “претворяем в действие” самые безумные идеи.
— Ты совершенно охуенный, — я выписываю диагноз и выгибаюсь, пытаясь прирасти к его тачке. Ну а что! Это ведь его любимая тачка? Прирасту к ней, и его расфуфыренная женушка никогда больше в неё не сядет. А я — буду рядом. Пока тачка ему не надоест. В любом случае, я ему надоем гораздо раньше.
— Надо же, — шепчет Алекс насмешливо, — а я думал, снова напомнишь, что ты не в моем вкусе.
— Кстати об этом. Если я не в твоем вкусе, что твоя рука делает у меня в трусах?
— Ищет это! — и пальцы стискиваются на клиторе, а он… Блин…
Нету больше слов, только вспышки фейерверков под веками. Разноцветные. Многочисленные. Бах-бах-бах…
А так тебе и надо, Светочка, если ты этого не хотела, на кой ляд ты напяливала эти гребаные чулки и самые похабные из коллекции стринг, если шла на вечер чисто для того, чтобы полюбоваться на жену этого типа и навсегда врезать себе мысль, что связываться с ним нельзя?
А на тот ляд, что даже на парад своего поражения нужно идти так, будто ты готова к победе.
— Сколько ты не трахалась, Летучая? — шепчет Алекс, и его губы будто клеймо на моей коже прожигают. — Месяц, два?
— Неделю! Сука…
От болезненного щелчка по клитору меня будто бьет током. Выгибает. Обостряет возбуждение в разы сильнее.
— Не ври, — он касается моей шеи только дыханием, а я бы хотела — чтобы он делал это с зубами, — ты сейчас кончишь только от пальцев, и это вовсе не потому, что я так уж хорош в работе с этой вашей бабской слабинкой. С плетью я работаю гораздо чаще. У тебя уже давно никого не было. Так сколько времени? Полгода? Год?
Он что, серьезно ждет, что я так просто возьму и сознаюсь? Черта с два!
— Я не кончу от твоих пальцев!
— Кончишь, — в его голосе только полнота удовлетворения, а в глазах — тьма. Он любуется тем, как меня корежит от одних только резких его движений.
— Нет!
— Если кончишь — назовешь мне точную цифру, ласточка.
Самый главный мой принцип — не сдаваться до последнего патрона, последнего штыка, последнего кирпича, которым еще можно обороняться или разбить себе голову, на худой конец…
