Ну почему у меня (привычно подумалось ей) всегда просто комок в горле от этих старых деревянных домов со всеми их ветхими балкончиками, трогательными башенками, мезонинами и террасками с цветными стёклами, от садовых этих беседок с решётчатыми оконцами, увенчанных шпилями – где с котом, где с петухом, а вон там и вовсе с чертёнком… Как, впрочем, и от любых строений с историей и лица не общим выраженьем, где б они только не встретились. Ибо сейчас на всё это идёт какой-то жуткий по разбойному своему цинизму накат; на сайты вроде «Москва, которой нет» заглядывать совсем непереносимо, просто физически тяжко, а уж в реальности наблюдать такое… Стоит только узнать, что уничтожено очередное здание, старинное и прекрасное, уничтожено ради возведения нового урода, который исказит знакомую перспективу, – и настигает мгновенный приступ отчаянья, как бывает при известии, что замучили собаку или изнасиловали ребёнка…
Здесь-то как раз душа пока отдыхает, но чем дальше, тем душе этой становится тревожней, неуютней, ибо знает: сейчас, в самом конце улицы, не избежать лобовой встречи с одной ужасной непоправимостью. Вон те погоревшие развалины на углу, так до конца и не разобранные, не убранные – просто ножом по сердцу. Что ж это был за дом – любимейший с детства силуэт среди корабельных сосен! С одной своей стороны напоминавший, отсылавший к ним же, – корабль, с другой – высоким своим щипцом – к викторианской готике, а сбоку – на одном из скатов крыши – вообще увенчанный коньком, как северные избы… Волнообразный фасад, окна разной величины и формы… Асимметрия, эклектика, бог знает что – а какая гармония в целом! Московский модерн, пояснял Виталич, наглядно демонстрировав ей на таком замечательном примере всевозможные архитектурные понятия: ротонда, ризалит, эркер, полуколонна… Фронтон, венец, портал, капитель… И где оно всё теперь?
Теперь – обугленные балки, ржавые банки, битое стекло и трава по пояс. Ободранный бродячий пёс, рассеянно обнюхивающий обёртку от мороженого, вдруг страдальчески извернулся, яростно пытаясь загрызть блоху на своём бедре… Бездомное существо на фоне пепелища – что может быть депрессивней, подумала она, огибая развалины прежнего чуда.
Возведено это чудо было на рубеже веков по проекту молодого, рано умершего архитектора (фамилия вечно забывается), и использовалось, как утверждают краеведы, в качестве частной лечебницы для душевнобольных. За кованой оградой тогда красовались клумбы, декоративный кустарник, фонтан и стилизованные скамейки. Хоть в чём-то повезло несчастным умалишённым – существовать среди такого изысканного благообразия! И уход за ними, надо полагать, был человечным, родственники могли не беспокоиться…
Неизвестно, куда их подевали в двадцатых годах; дом же превратили в коммуналку со всеми вытекающими. Однако он всё равно сохранился, даже утратив скамейки с клумбами и оградой, даже с уже напрочь засорившимся фонтаном… Поблекший, обросший какими-то гнилыми сараюшками, вечно опутанный верёвками с жалким бельём и старыми половичками, всё равно упорно продолжал быть самым интересным, выразительнейшим на всю округу строением.
Потом, когда коммуналку наконец расселили, дому даже удалось выбить статус охраняемого государством. Лет пятнадцать стоял заброшенный, власти всё обещали отреставрировать и отдать то ли под детскую школу искусств, то ли даже под краеведческий музей… ага, сейчас. Как только началось-таки шевеление по этому поводу – поджог был совершён в наглую, почти открыто. Кто заказчик – станет ясно, когда увидим, что воздвигнется на месте сём… Вот же безнадёга – хоть завой!
