Даже странно, – хозяин сна умер, а сон живой.
Приходит утро. Приходит осторожно, долго мнется на пороге, стесняется войти.
Спускаюсь на первый этаж пожелать хозяйке доброго утра.
Окликаю хозяйку.
Уже понимаю, что никакого доброго утра не пожелаю.
– Где она была?
Это следователь.
– Вот здесь.
Это я.
– Вы не трогали тело?
Это снова следователь.
– Нет.
Это снова я.
– Кого-нибудь подозреваете?
– Нет.
Так надо разговаривать, когда кто-то умирает. Раньше мы этого не знали. Прочитали у чуждых.
Вечером приходит будущее. Приходит осторожно, крадется по закоулкам, разливается по темноте. Ищет того, кто его увидит, кто ужаснется.
А есть чему ужасаться.
Руны, вот как это называется. Нет, не руны. Руины. Теперь я знаю – руины, это чуждые нам сказали.
Что такое пепел, мы до них знали. Что такое кости – тоже. Только не знали, что истлевши кости могут лежать на земле, присыпанные пеплом.
Что такое смерть, тоже знали. Только не знали, что смерть может ходить за тобой по пятам, лизать твои следы раздвоенным языком.
Кто-то опускается на колени перед разрушенным очагом в разрушенном доме, зажигает огонь. Оглядывается, прислушивается к шорохам, сжимает трубку с кусочком свинца на тот случай, если кто-то подберется к убежищу.
Просыпаюсь.
Сон ускользает в окно, торопится исчезнуть. Успеваю заметить что-то, еще сам не понимаю, что…
Ну да.
– Это вы убили двоих?
Тощий парень смотрит на меня с ненавистью:
– Да ты охренел или как? С какого хрена я убивать буду?
– Но зерно вы украли?
– Ну а чё теперь с голоду подыхать, что ли?
Фарид тихонечко дергает меня за крыло:
– Нам его отдайте… мы с ним разберемся по-нашему…
Спрашиваю Фарида:
– Это он убил?
– Не, я его знаю… по мелочам стырить может что-нибудь, зерно там, еще чего…
Фарид говорит еще что-то, пытаюсь понять, за что и где задержали зарплату, а послерплату не задержали, и почему тогда надо было зерно красть, и вообще…
– …не он это. Не он.
Чуждые уводят тощего, скручивают руки за спиной, кто-то бьет пленного, не понимаю, зачем, он же не сопротивляется, он же не пытается бежать, он же…
– Еще сутки? – насмешливо спрашивает Мальгус.
Киваю:
– Еще сутки.
– Друг мой, у меня на вас суток не напасешься, вам свои сутки не жалко, вы и берите!
Мне свои сутки жалко. И все-таки распечатываю очередные свои сутки
– А ты мне вот что скажи, – Фарид прищуривается, смотрит на меня, – там что-нибудь пропало? В доме у тебя, когда хозяйку грохнули?
– А что должно было пропасть?
– Да хоть что! Ценное что-то…
– Не припомню… нет…
Фарид хлопает меня по спине:
– Не наши это!
– Вы думаете…
– Не наши. Наши бы полдома вынесли, это точно…
Жена Фарида режет траву, мелко-мелко режет, так у них принято. Хлопаю крыльями, трава рассыпается мелким порошком. Хозяйка благодарно кивает. Берет соль.
Что-то неуловимо меняется, что-то происходит там, на улице. Выглядываю – так и есть, Мальгус уже здесь в окружении полицейских. Сейчас он хлопнет крыльями, и поселение на берегу реки обратится в прах.
Выпархиваю на улицу через окно. У чуждых на втором этаже не дверь, а окно, они через первый этаж в дом заходят.
– Сердечный друг мой, Мальгус…
Мальгус даже не оборачивается, Мальгусу ни до кого и ни до чего, особенно – ни до меня, Мальгус сюда пришел, чтобы…
Мальгус раньше ничего подобного не делал.
Поэтому волнуется.
Нет, так-то щелкал крыльями, так-то испепелял, много чего испепелял, и траву в прах рассыпал, и овощи, а без этого как еду приготовишь, или в скале ходы-комнаты проделать, чтобы дом был, это тоже Мальгус умеет, а вот чтобы живы испепелять…
