Промчавшись по шоссе, джип сбросил скорость и плавно покатился к посту ГАИ, стоящему на городской границе. И здесь идущий у них по пятам «гелендваген» ушел в отрыв. Ник тоже ударил по газам, но Ника коснулась его плеча:
– Не надо. Они знают, что делают.
Миновав мост, они поехали по шоссе, то разгоняясь на ровных участках, то снижая скорость там, где дорожное полотно было разбито, словно после обстрела. За сугробами на обочинах чернели голые деревья с обрезанными ветками. Вид за окнами был угрюмым, неприветливым. Наверное, чтобы сгладить впечатление, Аня принялась рассказывать, как красиво выглядят окрестности Петербурга весной, а еще лучше – осенью. Особенно карельское направление с сопками и озерами.
В Рождествено Ник вышел из машины, счастливо улыбаясь.
– Хорошо-то как! – глубоко вздохнув, сказал он и, разведя руки, словно желая обнять все, что их окружало – и укрытую снежным покрывалом равнину, и вековые сосны подле старинной церкви, и нарядный голубой особняк с белыми колоннами, возвышающийся на холме за речкой, и саму речку, застывшую среди белых обрывов, – продолжил:
Иду к тебе. Другого нет пути,
Как по заснеженной равнине
Идти к тебе. Чтоб душу обрести,
Достигнув жизни середину.
Мороз легко всю речку взял в полон,
Пройду по льду на берег правый,
Отмерю до земли поклон
Церквушке в соснах одноглавой.
Имен не счесть, кто был тебе родней,
И тех, кто кончил жизнь на плахе
Во тьме веков. Ведь счет ведешь от дней
И славы внуков Мономаха.
За восемь с половиной сотен лет
Вода вскипела и остыла,
Но помнишь ты принявших смерть
От лютой конницы Батыя.
Терпеть и ждать, что день прогонит ночь.
Век позади, его сменяет новый.
Нам помогал несчастья превозмочь
Лик Господа, написанный Рублевым.
Иду к тебе. Другого нет пути.
На сердце робкая надежда.
Чтоб не пропасть, чтоб душу обрести
Я на коленях каюсь, грешный[3].
Ника и сама любила это место, и ее почему-то не удивило, что Рождествено так приглянулось и Нику, словно так оно и должно быть.
– Воздух-то какой чистый! А ведь уже весной пахнет. Господи, как здесь хорошо… – блаженно улыбаясь, сказал Ник, пригоршней зачерпнув и поднеся к лицу снег.
– Да, здесь хорошо, – ответила Ника, беря его под руку, чтобы спуститься к речке. И ей на самом деле было хорошо. По-настоящему хорошо, не так, как часто бывает у всех и у каждого по поводу какого-то события или какой-то удачи, но потом проходит, не оставив за собой и следа, а хорошо так, что кажется, будто это навеки. И только одно смущало душу: она понимала, что ей хорошо оттого, что рядом Ник. И понимая это, еще и еще раз просила себя держаться от него подальше. Как можно подальше… Но то было похоже на глас вопиющего в пустыне…
* * *
Прошло несколько дней. Они продолжали встречаться. Если у Ники не было занятий, то днем они ходили по музеям и выставкам, а вечером, если позволяла погода, гуляли по городу, если природа бывала против, шли в театр или в кафе. С Артемом и Аней, реже – вдвоем. В один из вечеров, когда погода не особенно располагала к прогулкам, изучив театральную афишу, Ника сказала:
– Как насчет того, чтобы посмотреть современное? Возможно, это не Чехов, но ведь и он когда-то был Антошей Чехонте. Ну если уж очень не понравится, уйдем!
Через полчаса они были в театре. И как уже не раз с ними бывало, бумажка на кассе гласила: «Билетов нет». Но стоило Нике позвонить сестре, как тут же, словно по мановению волшебной палочки, у кассирши нашлись билеты на два места в первом ряду. Скучая в ожидании звонка и разглядывая вместе с Никой развешанные по стенам портреты артистов, Ник вдруг заметил, что многие из фланирующих в фойе зрителей, поглядывая на них, перешептываются друг с другом.
