К его удивлению, Ника скорее смутилась, чем испугалась…
Они еще долго бродили по набережной, и Ника ловила себя на мысли о том, что, гуляя с Ником, она все время вспоминает прогулки с отцом. Редкие прогулки. Отец давно уже жил в Москве, дома бывал редко, последний раз, может, в прошлом году.
«Значит, я вспоминаю не отца и не прогулки, а свое состояние в тот момент. Точнее, те чувства, – пыталась анализировать происходящее Ника. – Что это были за чувства?
Теплота. Защищенность. Надежность. Привязанность. Почему я вспоминаю об этом сейчас? Потому что испытываю то же чувство. С человеком, которого вижу в первый и в последний раз. Абсурд! А если не в последний? А если мы встретимся снова на каком-то конгрессе? Да хотя бы и здесь на будущий год… Что же, по теории вероятности это вполне возможно. Хотя… Он наверняка опять заговорит о предопределенности…. Да нет, не заговорит. Он меня даже не вспомнит».
Свою заначку Ника съела где-то над Сибирью. Смахнув с себя невидимые крошки, она решила чуточку вздремнуть и проснулась, когда объявили о том, что самолет подлетает к Петербургу. Потянувшись, она взглянула на часы. «Пленарное заседание конгресса уже началось, – подумалось ей, – и сейчас начнется подведение итогов с вручением памятных наград, как выразился Ник, “раздача слонов”. Он сейчас, наверное, оглядывается вокруг и ищет, в каком же ряду зала сидит его вчерашняя спутница, и ни за что не догадается, что она сидит в третьем ряду самолета. Ничего, поищет, поищет, да и забудет. Наверняка забудет».
Относительно себя ей казалось… Нет, не казалось, а она хотела убедить себя в том, что уже через пару дней она и не вспомнит о токийских прогулках. Но прошла неделя, другая, и, однажды увидев на экране отца, Ника сразу же вспомнила Ника. И поняла, что все это время тайком от себя думала о нем и даже скучала. Отец слушал доклад какого-то министра с таким же выражением лица, какое было у Ника, когда тот говорил о книге Беринга: серьезное, немного расстроенное. Торопливо схватившись за пульт, она увеличила громкость.
Хотя в углу экрана светилась надпись «прямой эфир», Ника знала, что трансляция таких заседаний идет с паузой в несколько минут. Редакторы успевали вычистить из записи какие-нибудь погрешности или непарламентские выражения, которыми славился лидер фракции либерал-демократов. По словам отца, из трансляции иногда вырезались изрядные куски, особенно если говорилось о каких-то проблемах. Посему выступления докладчиков казались зрителям однообразными, а обсуждения – пресными. И поэтому передачу «парламентского часа» никто не смотрел.
Но вот отец, поморщившись, поднял карандаш, останавливая гладкую речь министра:
– Я сразу понял, что вы вошли в роль, и не стал бы мешать, но у нас много дел, и поэтому я вас все же прерву.
Министр обреченно замолчал, понимая, что такое предисловие не может сулить ничего хорошего. Замолчал и отец. С каменным лицом он смотрел на лежащие перед ним бумаги, но Ника знала, что на самом-то деле он пытается совладать с собою и считает до десяти. По всей видимости, это помогло не очень, потому что буквально через пару мгновений он поднял голову и, в упор взглянув на чиновника, спросил:
– Скажите, я похож на идиота?
На несчастного министра жалко было смотреть.
– Нет, – ответил он еле слышно.
– А тогда на кого была рассчитана ваша речь о том, что ваше доблестное министерство «приложит все усилия для ускорения решения вопроса по стабилизации производства стройматериалов»? Может, вы держите за идиотов наш комитет? А может, народ, что случайно зашел на этот канал? – сказав это, отец кивнул на горящие рубиновыми глазка́ми телекамеры.
