Ко дню вступления Николая Павловича на престол, в 1826 году, у Михаила и Елены Павловны было две маленьких дочери – Мария и Елизавета, которым суждено было умереть в самом цветущем возрасте: Мария умерла в 21 год, Елизавета – в 19. Еще двое детей – дочь Анна и сын Александр, родившиеся позже, – умерли в младенчестве, и только единственная дочь, Екатерина, прожила довольно долгую жизнь, став в 1851 году герцогиней Мекленбург-Стрелицкой.
Но несмотря на эти удары судьбы, Елена Павловна не опускала рук и находила в себе силы читать и музицировать, рисовать и рукодельничать, а ее литературный салон был одним из лучших в Петербурге и ее справедливо считали одной из образованнейших женщин в Европе. Круг общения Елены Павловны выходил за границы «большого света». Ее поклонниками были А. С. Пушкин, И. С. Тургенев, композитор и пианист А. Г. Рубинштейн.
* * *
Из всех детей императора Павла наиболее благополучным в отношении продолжения рода оказался его третий сын, Николай, имевший ко дню вступления на престол восьмилетнего сына Александра – будущего императора Александра II, семилетнюю дочь Марию, четырехлетнюю дочь Ольгу и годовалую дочь Александру. В дальнейшем у Николая и Александры Федоровны родилось еще три сына – Константин, Николай и Михаил, и таким образом августейшие родители со временем станут отцом и матерью семерых детей.
Каждому члену императорской фамилии найдется место в нашем повествовании – кому больше, кому меньше, – однако ж по законам жанра, да и по справедливости, следует начать с самого Николая Павловича.
Писатель С. Н. Сергеев-Ценский в романе «Севастопольская страда» оставил нам такой портрет Николая: «Великолепный фронтовик (здесь в смысле „фрунтовик, строевик“. – В. Б.), огромного, свыше чем двухметрового роста, длинноногий и длиннорукий, с весьма объемистой грудной клеткой, с крупным волевым подбородком, римским носом и большими, навыкат, глазами, казавшимися то голубыми, то стальными, то оловянными, император Николай I перенял от своего отца маниакальную любовь к военному строю, к ярким раззолоченным мундирам, к белым пышным султанам на сверкающих, начищенных толченым кирпичом медных киверах; к сложным экзерцициям на марсовом поле; к торжественным, как оперные постановки, смотрам и парадам; к многодневным маневрам… Будь он поэтом, то только и воспевал бы смотры, парады, маневры, но он ничего не понимал в поэзии; он смешивал ее с вольнодумством…»
Сохранилось много свидетельств, что Николай очень любил музыку и пение, но совершенно не терпел стихов и не любил поэзию. Император Александр, наставляя его, говорил:
– Не забывай, что среди нации поэзия исполняет почти такую же роль, как музыка во главе полка: она – источник возвышенных мыслей, она согревает сердца, говорит душе о самых грустных условиях материальной жизни. Любовь к изящной словесности – одно из величайших благодеяний для России: материальный мир нашей страны действует так неблагоприятно на характер, что непременно нужно предохранять его от этого влияния волшебными прелестями воображения.
Создавая образ Отца Отечества, более всего заботящегося о своей стране и своем народе, Николай на людях демонстрировал великий аскетизм и непритязательность, которые в конце концов стали характерными чертами его образа жизни. Спал он на простой железной кровати с тощим тюфяком и покрывался старой шинелью. Демонстрируя свою приверженность русским обычаям, он не любил никакую другую кухню, кроме русской, а из всех ее блюд более всего любил щи и гречневую кашу. Он вставал в 5 часов утра и сразу же садился за работу. К 9 часам он успевал прочитать и решить множество дел, выслушать доклады министров и сановников или же побывать в полках, в разных казенных заведениях, снять на кухне пробу блюд, отстоять церковную службу и непременно успеть к утреннему разводу.
