– Убили-и-и!
На Мирона летела, очевидно, жена Гришки с ухватом в руках, но была она не сильно статями награждена, и Мирон легко обезоружил бабу – заехал той в челюсть, отчего баба упала рядом с мужем. Он ещё и ногой её пнуть хотел, но я, ещё не изживший из себя человека будущего, помешал это сделать.
– Ушибу, – очнулся поверженный боец на шестах, то есть на бревнах.
– Молчать, скотина! Запорю! В солдаты! На каторгу! Велесову продам! – разорялся я, выйдя из себя.
Вдруг Гришка зарыдал, как дитя и, встав на колени, пополз ко мне, моля о прощении.
– То не тебя, Мирона стукнуть хотел! Прости!
От яростного нападения до искреннего раскаянья десять секунд и один удар Мирона.
«Да он бухой!» – сообразил я, учуяв запах сивухи.
– Значит так! Пятьдесят розг тебе и тридцать твоей бабе! Теперь рассказывай, зачем тебе эти столбы? – спокойно говорю я, присаживаясь на чурку, предварительно вынув оттуда топор.
– Изба покосилась барин. Бес попутал! Отработаю! – винится Гришка, одновременно пытаясь привести в чувство свою жену.
– Да брось ты её. Дышит, и ладно, – злюсь я. – А чего у меня не спросил вначале?
– Дак просил и неделю назад, и пять ден, и три! Ругался ты страшно во хмелю, – развел руками Гришка.
– Да все берут! – пришла в себя его боевая спутница жизни, тоже, сука, бухая.
– Такс-с-с… давай подробнее, – потребовал я.
– Надысь Лизкин муж сажень дров нарубил, – побитая баба кивнула в сторону соседей.
«Сажень – это сколько?» – задумался я и тут же получил ответ из глубин подсознания – поленница дров два на два метра, и, видимо, ещё на два. Стоит рубля три серебром, ассигнациями – десятка. Это меня, получается, нехило так грабят!
– Ещё кто? – холодно спрашиваю я.
– По весне Никита, Митрича сын, обособился который, тоже дрова вёз. Уж, думаю, не купил их! – торжествующе продолжает сдавать всех бабенка.
– Всех пороть! Тимоха, запиши! – командую я слуге.
– Голодают, барин… – нерешительно произнес Мирон позади меня.
Ой, чую, нечиста душа и у моего дворового тоже!
– Сколько у тебя пашни? – спрашиваю у Григория. – И каков урожай с неё?
– Два на десять десятин, – отвечает тот. – Прошлый год собрали семь десятков четвертей зерна и две сотни пудов сена.
У этого мужика примерно 22 гектара пашни, собирает он с неё три тонны сена и тонн пятнадцать зерна. За минусом посевного материала, налогов и прочих расходов … в деньгах он имеет, думаю, рублей триста в год. Плюс приработок на коже. Но хрен с него много возьмёшь. А семья, поди, человек десять, коня опять же нет, но есть вол, на нём и пашут. А ещё неурожайные годы если вычесть. Всё это я считаю в уме и неожиданно быстро.
– Лес себе оставь, отработаешь! Утром пороть будем, – говорю я и, подавив бунт, иду назад.
– А почему утром? – интересуется Мирон.
– Пьяные они, боли не почуют, не дойдёт до них наука, – поясняю я.
– Барин, ты – голова! – подкалывает меня трусливый Тимоха, но так искренне на голубом глазу подхалимничает.
Мирон, ясное дело, согласен.
Гришка, этот абьюзер, хоть и не на меня кинулся, но вполне мог и задеть! Нанять парочку мужиков для охраны своей тушки, что ли? А вообще, с нищетой делать что-то надо. Гляну сколько у меня леса, может, что-то можно выделить на постройки? Не дело, когда в одном доме три поколения живут. Кострома – край лесной, и у меня леса хватает.
За этими мыслями не заметил, как наткнулся на попа Германа.
– Пошто исповедаться не приходишь? – недружелюбно спрашивает он вместо приветствия.
