– И тебе здравствуй, батюшка, – кивнул я. – Приду, завтра же приду!
– Сегодня приходи, а то до причастия не допущу.
– Икону мне привезли. Принесу! – не спорю я.
– Что за икона? – вмиг подобрел “отец наш”.
Блин, а я даже не знаю, кто там изображен. Не смотрел! Неудобняк.
– Увидишь, как принесу. Это на освящение церкви мой подарок будет, – выкрутился я.
– Темнишь, Лешка, – буркнул Герман и потопал по своим делам.
От попа тоже несло спиртным, но он, может, по работе своей вынужден пить. Кто этих церковных знает?
В усадьбе меня ждала радостная Фрося.
– Всё готово, барин, извольте принять работу! – довольно хвастается она.
– Ну, веди! – шлепнул я по округлой попе девушку. А что? Пусть привыкает к моим ласкам.
В отцовой комнате действительно был порядок. Всё лишнее куда-то исчезло, нагрудник стоял в углу и блестел металлом, пыли нигде не было. Хотя, на шторках есть! Пылесборники, а не шторы. Одежды у отца много, но вся не моего размера. Впрочем, вот эта лисья шуба мне нравится. Можно её перешить попробовать. Сапоги – точно мимо. Китель с наградами! Ух, ты! Неясно, какого звания был отец, даже непонятно, где служил, но пулям явно не кланялся. «За труды и храбрость», – читаю я надпись на одном кресте.
Работой Ефросиньи я остался доволен.
– А что в маминой комнате? – поворачиваюсь я к девушке.
Она ведёт меня в комнату по соседству, уже опытно пряча свою задницу от поощрительного шлепка.
Тут тоже порядок. Одежда разложена по кучкам, пыли нет.
– Это старое совсем, негодное. Кружева спороть можно, разве что, – показывает мне трудяжка. – А вот тут письма и драгоценности!
Передо мной на столе стоит большой ларец, и стопка бумаг рядом лежит.
– Ты что, в ларец залезла? – обернулся грозной тучей я на Фросю.
– Что ты, барин! Я у Матрены спросила разрешения! – испугалась та.
– И письма не читала? – улыбаюсь я испуганной физиономии девахи.
– Смеётесь, барин? Разве ж я умею?
– Хочешь, научу? – против воли вырвалось у меня.
– Нет! И не проси, барин! – почему-то испугалась та.
И что с ней делать? Напугал я девушку. Нет, не понять мне «женщин в русских селениях». До идей феминизма ещё далеко. Стоит, глаза в пол, чуть не рыдает. Хотя бабы – те ещё актрисы.
– Себе ничего не присмотрела? – спрашиваю я, ибо количество тряпья, оставшегося от матери, меня потрясло. Маман у меня та ещё модница была.
– А можно? – на меня смотрят два васильковых фонаря, в которых нет и следов слез. Я же говорю – актрисы!
– Можно, коли я разрешу, – степенно, как мне кажется, киваю я.
– Нет, и не проси барин… , – опять начинает причитать девица.
Блин у неё все мысли об этом, что ли? У меня в этот раз и намерений-то таких не было. Просто и дворовая девка, имени которой пока не знаю, и Матрена моя ходят в приличных одеждах. А уж Мирон – так тот иной раз сам барином выглядит.
– Значит так! Выбери себе два платья, если надо – перешьешь. Дома ты можешь ходить в чем угодно, а тут мне замарашки не нужны! – с напускной суровостью говорю я.
Вихрь по имени Ефросиния умчался из комнаты в один момент. Только толстые русые косы взметнулись вентилятором. И ведь что интересно – никаких супер шампуней сейчас нет, а волосы у девицы длинные, блестящие – таким любая модель из будущего позавидовала бы.
– Вот! – передо мной стоит уже не вихрь, а столбик испуганной от неожиданно свалившейся на неё радости девушка.
В руках действительно два платья. Отмечаю, что вид у них почти не ношенный, но как по мне, великоваты они ей будут. Ну, ничего, велико – не мало, можно ушить. Даю Фросе обещанные два рубля. Ассигнациями, конечно, нечего баловать.
