Читать онлайн Валерия Журавлева - Нити судьбы. Волк

– Да пошёл ты, урод! – выплёвываю каждое слово, глядя на его наглую жирную морду.

– Да я тебе не заплачу ничего, за что? Дура! – пенится он, его лицо красное, слюни летят.

– Засунь свои копейки себе в задницу! – разворачиваюсь к шефу и машу руками. – Твоя богадельня закроется через два месяца, с чем тебя, недомерок, и поздравляю!

Кидаю в бумажный пакет свои вещи: кружку, рамку с фотографией мамы, пару открыток с надписями о том, что мечты сбываются, увлажняющий крем для рук с запахом шоколада и неразвернутую пачку печенья Oreo.

– Я, я, я! – пенится импотент, не зная, что сказать.

– Что ты? Ну что? – смотрю в его поросячьи глазки.

– Да я тебе в трудовой такое напишу! – злится пузатый коротышка.

– Ты? – надеваю кожаную куртку и черный шарф с розовыми цветами. – Послушай сюда, – подхожу к нему вплотную, – я проработала на тебя год. Неужели ты думал, что я дура и не сделала пару скринов твоей черной бухгалтерии?

Наши глаза на одном уровне. Губки у мудака дрожат от волнения и ненависти.

– Подписывай, рассчитай меня по полной и расходимся по-хорошему, – говорю спокойно, глядя в его глаза. Мне нечего терять. Таких дядей было слишком много в моей жизни, и, кажется, я знаю, на какие точки давить. Хотя возможно ли раздавить желе? Все они за сорок мечтают, чтобы их любили, чтобы в ноги им кланялись, пока дома ждут дети и жена – которую они в самом лучшем случае выбрали из—за влюблённости, в худшем – из соображений выгодного наследства. Мечтают трахнуть девок помоложе, пуская слюну, но только обязательно за любовь, так как на бабки жадные. Гребанные куркули, импотенты с потеющими руками.

– Подожди три минуты! – визжит он, словно телка.

– Три минуты? У меня больше нет времени! – смотрю на свои серебряные часы от Gucci, как напоминание о том, что я тоже когда-то была одной из этих глупых девочек, которые искали счастье на пару ночей.

Стою посреди небольшого кабинета, рассчитанного на пять человек. Старые суки за своими столами мечтали о том, как я наконец покину их террариум, и внимание шефа будет только им. Сегодня у них даже корпоратив намечается. Сидят полдня, мажут свои приторно сладкие лица, но не мне их осуждать.

– Вот, возьми, – гордо сует мне в руки потрепанную трудовую книжку и деньги.

– Если тут что-то не так…

– Всё так, я тебя не обидел бы. Удачи тебе, – улыбается он.

– Приятно было с вами работать, – лживо скалюсь. – Пока, красотки, удачи вам! – машу им на прощание и выхожу из протухшего кабинета, пропахшего старческим потом, приторными духами и другой бякой.

– Удачно оставаться, Пал Палыч! – улыбаюсь приветливому старичку в форме охранника.

– Радослава, дочка, что такая счастливая? Ушла всё—таки от этого торгаша? – приговаривает он. Не любит нашего шефа, который каждую бумажку на парадной высматривает. Людмилу Петровну обижать нельзя – она любовь Пал Палыча.

– Ушла, – отдаю пропуск. – Счастлива, как слон! – выкладываю пачку печенья. – Это вам с Конфеткой, чай пить, – улыбаюсь.

– Ну у кого я теперь буду спрашивать, как мне свою Конфетку охмурить? – грустно улыбается он, списывая мой пропуск в журнале.

– Пишите, звоните, если что, я тоже буду скучать, – обнимаю его через белую стойку и ухожу прочь из этого высоченного стеклянного здания.

На улице стоит прекрасная погода, в декабре светит солнце. Немыслимо! Достаю из пакета рамку и с силой выкидываю её в большую мусорную корзину у входа. Свобода. Чувство самое прекрасное в моей жизни. Несмотря на то, что в декабре, как правило, работу не найти, в январе тем более, а мне надо как-то прожить эти два месяца на сто тысяч плюс коммуналка. Я не привыкла оставаться без денег.

Снова начинается нервозность, пытаюсь отогнать прочь негативные мысли, повторяя мантру: "Мне везёт, мне всегда везёт, непременно везёт".

Сажусь в свой красный Опель и пишу Гошику сообщение:

“Доби свободен”, прикладываю фото трудовой.

“Заезжай на студию, поболтаем.”

Выруливаю с парковки и мчу к другу, мой красненький жучок постукивает. Чёрт, ещё одна проблема. Придётся ехать к Алику и терпеть его слюнявые комплименты. Я пока к этому не готова.

– Пожалуйста, не сейчас, малыш, – глажу по рулю, коря себя за то, что однажды отказалась от подаренной BMW. Всё это из—за тупой малолетней принципиальности. Знала бы я тогда, что по-другому в жизни не бывает, гребла бы подарки обеими руками. Кому я вру? Себе? Это же была любовь, – вздыхаю, и от безысходности накрывает волна переживаний.

На очередном светофоре закрываю глаза, надуваю щеки и пытаюсь прогнать табун мурашек и мысли о несбывшихся мечтах. Сзади кто-то сигналит, я вздрагиваю и возвращаюсь в реальность.

– Ты с ума сошла в такой куртке ездить? – встречает меня друг.

– Гош, ну Гош, – канючу, расклеилась как мямля. – Всё плохо, – иду в руки к большому черному парню.

– Так, малыш, скажи мне, если нужен гашиш! – переводит он всё в свои реперные шуточки.

– Прекращай, большой брат! – бью его по твёрдому животу.

– Не видел тебя сто лет и сто зим из—за этой паскудной работы. Сколько он тебе заплатил? Не больше, чем скряга предыдущий? – садится за установку.

– Гош, прекращай, – сажусь на диванчик рядом. – Как-то просто не складывается.

– У тебя мать пять лет почти не складывается. Как тогда отыграла свой последний сет? Этот праститут увёз тебя во Францию, и всё пошло по одному месту, – цокает, надевает одно черное ухо и что-то проигрывает, регулируя настройки.

– Гош, ну Гош, – пересаживаюсь ближе, подлаживаю своё лицо, – твоя подружка здесь, – лезу ледяными руками под его белоснежную толстовку, расписанную на заказ.

– Ааааа! – отпрыгивает, визжа, как истинный афро. Голосок у него, конечно, отпад, но что он забыл в этой богом забытой стране, пока его родители прекрасно поживают во Франции?

– Тут ты пока не найдёшь другую тупую работу, – обиженно говорит, поправляя свою бордовую бейсболку.

– Она меня кормит, – надуваю щеки.

– Волкова, кому ты заливаешь? В двадцать лет тебя отлично кормила музыка, это твоё призвание. Я хочу знать, почему ты тогда исчезла, Рада, – вешает наушники на шею и проницательно на меня смотрит.

– Гош, в жизни всё меняется, мы должны быть серьёзными, – пытаюсь оправдаться, не затрагивая самую больную для меня тему.

– Нет, Волкова, не должны. Мы должны идти по своему пути, а не уныть от ерунды. Ты могла бы уже качать мировые площадки, – злится он, морщит лоб. – Я вижу это в людях и особенно в тех, кто приходит сюда писать. У единиц из них есть такой талант, а ты просто отказываешься от него – это ебаное богохульство! – ставит точку, качая головой.

– Ебаное богохульство, – повторяю полушёпотом. – Не упоминай имя Господа всуе, милый, – строю гримасу божьей дочери.

Не то чтобы мы высмеивали веру или как-то пренебрежительно к ней относились. Мы с этим чернокожим парнем, вернее мулатом, раньше по воскресеньям посещали храм, и наша поездка в Петербург к Исаакиевскому собору, конечно, останется в памяти как один из волшебных и значимых дней. Стыдно, что я так пропала, но словно контролировать боль внутри себя я научилась только сейчас, спустя, казалось бы, немного лет, но прошла вечность. Время, наверное, начинать жить, отпустив всё.

– Мы не виделись год, может, больше. Все твои переписки и короткие голосовые – я скучал, – сгребает меня в свои тёплые объятия. – Ты похудела, синяки под глазами, – тяжело вздыхает, не отпуская меня, позволяя почувствовать вкус свежих духов и мятной жвачки.

– Ну всё, будет время передохнуть, ещё были бы деньги, – отвожу взгляд.

– Есть одна тема, я никого ещё не предложил, а сам на этот вечер занят. Платят хорошо, две сотни за полночь. Приехала, отыграла – и уехала, – его глаза блестят, он пытается заинтересовать, сложив пухлые губы трубочкой.

– Две сотни, говоришь? – закусываю губу, прикидывая, что могу спрятаться за париком и гримом.

– Твой последний сет, тот, что ты скидывала мне, когда была в Париже с этим женатым мудаком, идеален. Я просто внес пару современных корректировок. Отыграй, а? – складывает руки в молитвенной позе, у него круглые карие глаза. Двести тысяч и какой-то непонятный кураж после увольнения делают меня слегка безрассудной.

– Хорошо, отыграю. Скинешь мне с корректировками? Когда нужно выступить? – смотрю на свой белый френч и начинаю думать о чем-то чёрном и длинном. Нужно прийти в себя, если хочу хорошо отыграть. Парик с каре у меня есть, как и откровенный наряд.

– 23 числа, за неделю до Нового года, клуб приличный, дяди, которые платят, тоже. Если нужна охрана – скажи, – счастливый черт.

– Нет, я не хочу привлекать внимание. Пусть скинут контакты администратора, выделят одно гримерное место, а оплата – на карту, – говорю серьёзно, вставая со стула. – Сразу говорю, высматривать меня не надо, ни с кем разговаривать не буду, пусть даже не пытаются подойти, – тычу в друга указательным пальцем. – Понял? Полная конфиденциальность.

– Понял, понял, мисс секретность, – самодовольно улыбается. Рад, засранец, что уговорил меня на выступление.

– До встречи, – хлопаю его по плечу. – Господь, как я скучала по тебе, ментальный брат, – прижимаю его голову к себе и смачно целую в лоб. Как же мне этого не хватало.

– Все мы братья и сестры, – складывает руки перед собой, прикрывая глаза.

– Но я тебе чуточку роднее, признай, – подмигиваю.

– Как отметишь Новый год? – с досадой спрашивает.

– Одна, не хочу тусовок, – обрубаю сразу, зная ведь, что позовет.

– Рад, давай к моим в Ниццу? А? – улыбается. – Мама накроет стол, папа ёлку, брат звезду, – подмигивает. – Они по тебе соскучились.

– Документы успеем сделать? – прикидываю, что это был бы неплохой вариант. Безумно скучаю по его матери. Стройная негритянка пятидесяти лет, даже сейчас она выглядит как модель, а дядя Марк – самый влюблённый мужчина на свете, маленький пузатый русский француз с залысиной. Тяжело вздыхаю.

– С Ольгой Васильевной полетим? – вспоминаю бабушку Гоши, ворчливую старушку, которая норовит кого-нибудь подпихнуть своим костылём.

– Она там уже, – цокает, манерно закатив глаза, – строит их там.

– Когда же ты созреешь, Гастон? – надуваю губы, зная, как друг не любит своё имя.

– Ой, ну прекрати, – отмахивается, нервно сводя брови на переносице. Ещё бы, его всё детство дразнили в садике и начальной школе. Аими—Гастон Морель – для меня это было самое красивое словосочетание в мире. Порой, будучи маленькой девочкой, я мечтала, чтобы у меня тоже была такая красивая фамилия, от которой он отказывается, прикидываясь Зайцевым. А я что? Волкова в честь отца, который ни секунды не провёл со мной, потому что был занят наркотиками и скитанием по тюрьмам. Мама? А что мама? Она быстро нашла себе другого, родила ему правильного ребенка, тех, кто не мечтает петь. Таких, которые, как она любит считать деньги, но судьба слишком насмешлива. Как говорится: "за что боролась, на то и напоролась". От чего ушла, к тому и вернулась – в дыру деревенскую, где и спилась. Дядя Гена, конечно, урод конченный, отобрал у неё всё, запретил видеться с сыном и забрал деньги, за которыми она так беспощадно охотилась. Так я и осталась одна, но я благодарна ей за то, что настояла и оплатила МГУ. Это прокормило меня.

– А мне нравится. Вообще не понимаю, зачем ты взял это дурацкое имя – Гоша, – кривляюсь. – Гоша, а мог быть Газ или вообще Гастон, – пожимаю плечами. – Очень эротично звучит. А какую ассоциацию можно было сделать на "Красавице и Чудовище", эх…